Тамара Лисицкая - Двенадцать

Я откинулась на спинку стула и закрыла глаза. Ну, и что? Что ты узнала нового, Наташа? Допустим, ты вычислила принцип убийства — но его нетрудно было вычислить. Что ты можешь сделать для того, чтобы убийства прекратились?

Я заглянула в комнату. Юлия Марковна сладко посвистывала носом. Чапа валялся рядом на подушке, и его лёгкая шерсть шевелилась от старушкиного дыхания. Спят. Значит, можно со спокойной совестью устраивать мозговой штурм.

Итак, что я вижу в этих архитаинственных журнальных таблицах? Представители тридцати пяти профессий. От каждого «цеха» — по десять номинантов с датами рождения зачем-то. В конце года составитель таблицы обещает вычислить тридцать пять «человеков года». Вполне возможно, убийца выбирал в жертвы самых перспективных из каждой десятки… Но зачем?

Хорошо. Мы уже имеем восемь бездыханных тел. При всей кровожадности этого киллера-мутанта, мне было нелегко поверить в то, что впереди — ещё 27 убийств. Он просто не справится до конца года — умрёт от аллергии на кровь… Почему я так уверенно говорю о конце года как о конце большой джекопотрошительной акции? Потому, что это логично, потому, что наш монстр имеет очевидное желание испортить праздник «Человек года». Значит, он должен успеть обернуться до церемонии награждения. А это даже не Новый год. Это раньше… Он однозначно готовится к какому-то празднику или дате. Накануне Миллениума, мать его. Романтик.

Я заварила чай по десятому кругу. Спать не хотелось, на улице тихо шлёпал осенний дождик.

Даже если он задумал грохнуть лидеров каждой группы — все 35 голов, — он должен работать персонально с каждым. Не махнёт же он оставшихся за один раз? Будет кто-то девятый, потом — десятый, потом — одиннадцатый. И так далее. КТО будет девятым?

Я нашла графы в таблице с уже «вычеркнутыми» героями. «Лучший учитель», «Лучший адвокат», «Лучший политик», «Лучший музыкант», «Лучший художник», «Лучший медицинский работник», «Лучший повар», «Лучший водитель»… Полный бред. Никакой смысловой сцепки. Профессии абсолютно нестыкуемые. Разбросаны по всей таблице в произвольном порядке. По какому принципу он их выбирал? Я повертела журнал, пытаясь найти узелки. Может быть, вопрос оплаты? Начинал с высокооплачиваемых, потом — по мере убывания… Нет, мимо… Может, принцип популярности в народе? Сначала грохнул самого популярного… Нет, не пойдёт… Бред какой-то…

Под таблицей — слова нежности и любви к читателю. И подписи составителей таблицы — Матвей Сферо и Николай Рушник. Вот с кем бы пообщаться.

Я захлопнула журнал, пробралась к своей лежанке и попыталась заснуть. Как же… Мысли упорно буравили подкорку. Макс, Инга Васильевна, Лёва, Юлия Марковна, Чапа, убийца, «профессиональные сливки», над которыми нависла смертельная туча, таблицы и снова — Макс, Инга… Я тысячу раз изменила положение своего обесточенного тела, пересчитала всех баранов, перепела дрожащим шёпотом все колыбельные — тщетно. Всё. Спать я разучилась.

Я вздрогнула от звонка в дверь и Чапиного надрывного пения. Села, едва успела сориентироваться в пространстве и времени, как вдруг увидела родной ботинок, мелькающий в дверном проёме.

— Чапа! Чапа, прекрати! — взволнованный голос Юлии Марковны. — Максим, стукните его хорошенько! Чапа, фу!

— Если я его стукну, Юлия Марковна, вы лишитесь собаки, — звучал сладкий, любимый бархат Макса с оттенками пыхтения. — Чапа! Оставь меня в покое!

Они ещё возились какое-то время в коридоре. Потом Юлия Марковна унесла животное в ванную. Макс появился не сразу — менял ботинки на тапочки, хрустел курткой, пытаясь пристроить её на кружевные старушкины вешалки.

— Вот и я!

К этому моменту мне было ясно, как себя вести. Я лежала, уткнувшись носом в стену, и не собиралась поворачиваться.

— Как самочувствие? Как настроение? Какие новости?

Сел рядом, положил руку на моё плечо. Я сконцентрировалась на обиде и усилием воли заставила каждую вакуоль своего тела окаменеть. Рука Макса дёрнулась, но не двинулась выше-ниже. Он просто убрал её.

— Юлия Марковна, каков диагноз? Излечимо ли?

— Она вполне здорова, Максимушка! — немедленно отозвалась старушка из кухни. — Так и передай Лёвушке! Она здорова, только несколько утомлена и испытывает совершенно нормальные для дамы в её положении недомогания!

— В её положении? — Макс удивился голосом. — Какое же у дамы положение?

Не хватало ещё объяснять ему, какое у меня положение! Я села, строго и скорбно посмотрела в его глаза.

— Положение всеми брошенной, обманутой и никому не нужной дуры!

Его глаза совсем рядом, смеющиеся, подсвеченные изнутри.

— Дура — твоё естественное состояние. Отчего же именно сейчас ты решила притвориться больной?

И вот этот человек имеет наглость издеваться надо мной? Этот аморальный, никчёмный, бессердечный извращенец имеет наглость говорить мне, что я — дура?

— Да, Макс, я — дура. Втюрилась в тебя как ненормальная — поэтому и дура.

— Максим, вам чаю или кофе?

— Чаю, Юлия Марковна, — крикнул Макс, дрогнув бровью в направлении кухни. — Я ваш чай просто обожаю!

Старушка за стеной радостно заохала и принялась обстоятельно объяснять преимущества её чая перед другими. Макс посмотрел на меня.

— А где Инга Васильевна? — поинтересовалась я.

— Не знаю. На боевом посту, скорее всего. Где же ей ещё быть? Её больше никак нельзя использовать.

— А где свежий номер «Вечерки» с очередным шедевральным материалом независимого коллектива авторов, работающих под псевдонимом «Лора Ленская»?

— Ну, ты и выражаешься, мать… Откуда мне знать, где очередной шедевр? Ты же у нас притягиваешь жмуриков, а не я. Я — талантливый писака. Точнее — подражатель.

Знакомая уху фраза. Макс улыбнулся, потом вдруг обрушился вниз, под кровать, и появился уже с добычей — с Чапой. Пёсик неуверенно болтал хвостом и смотрел на Макса с выражением сильного беспокойства.

— Мы с тобой одной крови — ты и я, — громко шепнул, Макс в волосатое Чапино ухо, и собака оживилась, заскребла когтями по Максовому свитеру, прижалась дрожащей мордой к его щеке в страстном порыве братского лобызания.

— Зачем ты сюда явился?

— Есть две причины, — Макс отодвинул Чапу. — Во-первых, мне негде оставить свой диван… Во-вторых, твоему жениху требуется квалифицированная дружеская помощь.

Он вдруг стал грустным и серьёзным, а в мой утренний мозг впилась антарктически холодная картинка с лежащим Лёвой, бледным и бездыханным. Картинка сопровождалась торжественным симфоническим минором и тяжёлым Лёвиным дыханием. В общей сложности моя лоботомия длилась секунд пять. Закончилось всё так же внезапно, как и началось: Лёва обернулся ко мне и посмотрел больными, мутными глазами. И всё. Снова рядом Чапа и его брат по крови Макс.