Макс Акиньшин - Тридцать восемь сантиметров

«Абсолютно стерильный материал»– вспомнив разговор с доктором, я еле сдержал нервный смех. Следующие несколько часов будут сущей пыткой, несмотря на материнскую заботу Мастодонта, снабдившего меня сломанным рыболовным стульчиком и парой журналов. Окаменелый родитель «генитального» плана маячил у открытых ворот камиона с видом, будто впопыхах сунул вставную челюсть вверх ногами. Я зло посмотрел на него.

«Чертов больной», – на предложение поехать вдвоем и разделить славу поровну, осторожный Рубинштейн заявил, что именно сейчас у него обострение ишиаса. В качестве подтверждения, рухлядь плотнее закутался в шерстяной шарф и делано высморкался. Толстяк, наблюдавший наши препирательства, издевательски хмыкнул.

– Мы поедем за тобой, все уже предупреждены, сечешь?

Конечно секу, мистер Мобалеку. Леку – черт бы тебя взял, на гарифуна означает достойный человек.

– Я тут с ума сойду от этой вони, Моба, – попытался отвертеться я.

– Это твой шанс, чувак! Ты еще не застал тот случай, когда мы с Мозом три дня ждали посылку старого Пиньяты Холмса в городской канализации! А она так и не пришла, потому что того приняли мексиканцы. И нас позабыли предупредить. Хорошо, что мы взяли с собой три кило белого, корзинку для пикника и циновку, иначе нам нечем было заняться. Три дня, просекаешь? Три дня ожидания у реки г’вна! Запахом можно было уморить все окрестное население. Госпожа директор потом посадила нас на карантин, словно мы прокаженные. В нас тыкали палочками и брали анализы из срабоскопов. Две недели на дрянной больничной хавке, сечешь? Это плохо сказывается на переостатике, – он поморщился, а потом продолжил.– Кому-то в этом протухшем месте надо нырять в фикардельки, Макс. Иначе оно не будет таким классным. Сегодня твоя очередь. Моз помнишь, как мы сидели там?

Трилобит кивнул головой, позеленел и сообщил, что одну бутылку джина они тогда уронили, а потом долго искали в фекалиях и это ему совсем не понравилось. А еще, что у него потом разыгрался ревматизм от сырости.

– Если бы не расторопша, я бы совсем погиб, – лицемерно заявил он. – Была серьезная опасность заразиться чумой. Миссис Рубиншейн потом вычитала в одном научном журнале.

Чтение научных журналов у уксусной миссис Рубинштейн было сродни чтению Шмоне Эсре по будням. В этом заключались генеральная идея и смысл жизни, а названия неведомых болезней будили воображение. Лейшманиоз, геморрагические лихорадки, скарлатина, болезнь Лайма, пляска святого Витта, глисты, полипы, желудочные колики – все аккуратно раскладывалось по полочкам, превращаясь во внушительные запасы медикаментов, которые она со своим сохлым благоверным старательно потребляла. Не удивлюсь, если однажды трилобит стал бы светиться в темноте, как тропические медузы.

– Видишь, в каких условиях приходится пахать? Тут нужно включать сооброжалку с рецепторами в пончиках и отключать нос, – заключил Неумолимый, а затем заржал. – Не бойся, мы тебя потом дезинфекцируем белым.

Никакого выхода, надо было ехать. Усевшись на стул, я прислонился к борту прицепа и бросил взгляд на журналы, лежавшие на полу. Что-то автомобильное, на обложке счастливая семья выглядывала из минивэна. Меня тошнило от их фальшивого счастья. Будто этот мир в потеках ржавчины заново подшпаклевали и покрасили, выдавая его за что-то совершенно новое. Кому-то в этом ненастоящем мире приходилось нырять в фикардельки. Глянцевая обложка пахла так же как воздух в прицепе – отходами жизнедеятельности обезьян. Десять из десяти, что Толстяк урвал журналы где-нибудь в макулатуре.

Читать в дороге все равно оказалось невозможным, потому что когда ворота закрылись, на меня навалилась серая тьма, смешанная с духотой. Через полчаса заревел двигатель. Камион покачивался и трясся. Обитатели клеток вели себя тихо, занимаясь своими, одним им ведомыми делами. Невыносимая вонь впитывалась в каждую пору моего тела и казалось, что одежду теперь уже не отстирать. Хорош я буду, когда появлюсь на той стороне.

«Неожиданный, как старческий гемороид».

Да меня можно было выкупить среди толпы в метро, только по запаху. По нему одному, и не надо применять систему распознавания лиц, достаточно увидеть на мониторе человека, понуро бредущего в пустом круге из людей, как капля масла в воде. Если бы я знал, чем придется заниматься. Если бы знал. Хотя были занятия и похуже. Мыть посуду у Долсона, предположим.

Да, мыть посуду в Манчестере было совсем поганым делом, одни бокалы для коктейлей чего стоили. Уж лучше быть здесь. Я подпер голову рукой и, стараясь удержаться на подпрыгивающем рыболовном недоразумении Толстяка, принялся думать о Кони.

«Ты веришь в человека, Макс? Веришь?»

Что-то было в ее глазах. Что-то живое, теплое. То, что было у Али и чего совсем не было у других. Но Али уже нет, а Конкордия Левенс, вероятно, допивает сейчас свой предобеденный кофе. Задумчиво сидит где-нибудь на террасе с видом на океан. Легкий бриз хлопает полосатой маркизой.

– Чизкейк, ма’ам? – беспокоится официант.

– Нет, спасибо.

Мне захотелось ее увидеть. Ощутить рядом, как позавчера. Теплое тело, аромат кожи. Естественное мужское желание.

«Ты смешной, Макс»

Я представил ее глаза – серые с темными прожилками и черным провалом зрачка. Огромные ресницы, руки в болтающихся браслетах. Живое и радостное. Какого черта она вышла за унылого Левенса? Какого? Хотя понятно, не стоило врать самому себе. Проклятый уровень счастья измеряется деньгами. Его же нужно чем-нибудь измерять? Когда его не хватает, это сразу же видно. Две тысячи монет, три. Десять тысяч. Достаточно, чтобы не думать о завтра. Это начинаешь понимать, и тебе становится грустно. А что я мог предложить? Наверное, ничего. Ничего ценного. Двести пятьдесят фунтов в неделю. И свои мечты. Устроит ли это? Вряд ли, ответов я боялся.

Бунгало, белая лодка и телка с большими дойками. Иллюзии. Заблуждения. Теории. Как бы было, если бы…. Сплошные предположения. Обычные обманки, которые конструируешь сам для себя, когда судьба загоняет тебя в угол. Что не хватало ее Рику в этом случае? И что не хватало Кони?

Пол затрясся и грузовик, тоненько отдуваясь, остановился. Решив немного размяться, я встал со стульчика и тут же в моей голове что–то оглушительно взорвалось. Перед глазами вспыхнул свет и мгновенно погас, утащив меня за собой.

***

-Ну, и что мне с тобой делать, приятель?– тощий был абсолютным дегенератом и кретином, выросшим на всех этих фильмах, в которых долго разговаривают, прежде чем спустить курок. Близко посаженные глаза, выдающаяся вперед челюсть. Он презрительно рассматривал меня. Мне пришло в голову, что сейчас он начнет лечить меня на предмет, кто более прав. Тот, у которого аргумент в виде ноль триста пятьдесят семь Магнум с начальной скоростью полета пули под четыреста двадцать метров в секунду и безумной отдачей или бедолага с проломленным черепом валяющийся на бетоне.