Ирина Потанина - Пособие для начинающих шантажистов

Я резко встала и, сославшись на плохое самочувствие, попыталась избежать дальнейших разговоров. Последний монолог показал, что Вика — человек тонкий и самокритичный, и что она действительно влюблена в моего бывшего мужа. Сейчас подобные мысли всерьез действовали мне на нервы. Я, по возможности, мягко прекратила разговор и собралась пойти ночевать к родителям. Мысль о том, что от горячей ванны и теплой постели меня отделяет всего лишь лестничная площадка, придавал силы. Мы с Викторией, которая тоже собиралась ночевать у родителей, договорились, что утром она вызовет своего водителя и тот подбросит меня до самого синего дома. Чинно раскланявшись с Викиной Мэм, я поблагодарила за гостеприимство и собиралась уже уходить. Потом все-таки решила спросить.

— Жорик не говорил, когда появится? — я постаралась сделать свою интонацию как можно равнодушнее.

— Нет, — Вика пожала плечами.

— Ну и ладно, — сообщила я, многозначительно глядя на подругу, — Мне есть дело до его местонахождения только потому, что он связан со мной общей работой!

— Я верю, — снова пожала плечами Виктория, и я опять начала злиться.

— Я вообще не собираюсь с ним видеться по окончанию нашего дела! — еще более многозначительно сообщила я.

— Я верю, — еще раз согласилась Виктория.

Уходя, я еле сдержалась, чтобы не хлопнуть дверью.

Я, конечно, не обольщалась насчет возможности спокойно отдохнуть в доме у своих родителей, но подобной шумихи всё же не ожидала. Настасья, которая по всем законам семьи давно должна была спать, кинулась мне на шею, едва я приоткрыла входную дверь. Отец радостно потёр ладони, в предвкушении чаепития со сладостями, и даже отправился сам ставить чайник. С тех пор, как я стала жить отдельно, моё появление каждый раз подталкивало маму на открытие новой банки варенья. Мамочка же, которой уже успела позвонить Викина Мэм, первым делом пристально осмотрела мою голову, потом назадавала кучу вопросов о моем самочувствии, потом, явно успокоившись, скептически заметила, что «сотрясения мозга можно опасаться, только когда есть чего сотрясать» и позволила мне располагаться и «чувствовать себя, как у родителей дома». Я тут же заверила всю семью, что ничего серьезного не случилось.

— Виктория, как обычно, всё преувеличивает. Никто на нас не нападал, просто пристали малолетки с глупыми вопросами, типа «можно закурить?», а Вика как раз проезжала мимо и решила нас спасать. Хотя ничего нам, в общем-то, и не угрожало. А шишку на голове я заработала, поскользнувшись.

Не уверена, что родители поверили мне.

— В каком районе это было? — подозрительно прищурившись, спросил отец.

Я поспешила рассказать, что происходило всё это за тридевять земель, дабы, не дай Бог, в головах у родителей не родилась мысль отомстить или еще что-то в этом роде. Мои домашние всегда любили приключения, поэтому я никогда не могла точно предсказать их реакцию на те или иные события.

Потом все, наконец, успокоились и напились чая с вареньем. Настасья потребовала, чтобы я отправилась укладывать её спать.

— Давно пора! — строго сообщила я Сестрице, — Дети в десять лет должны ложиться спать не позже десяти!

Сестрица подозрительно промолчала.

— Ну вот, — деланно огорчилась мама, — Сейчас наша Настя наделает выводов. В одиннадцать она решит ложиться в одиннадцать…Ты, Котька, сильно рискуешь, что, когда ей исполнится двенадцать, я отдам её тебе на воспитание.

— Ура! — завопила Сестрица и я еще минут десять рассказывала ей, что никаких глубоких выводов из моих слов делать не стоит.

— Чем закончился журналистский опыт Шурика? — вместо «Спокойно ночи» зашептала мне на ухо Сестрица.

— Ничем, — ответила я, — Я зря поднимала шумиху. Там всё в порядке. Спи.

— Но я хочу с тобой поразговаривать! — настаивала Сестрица, — Посиди со мной.

— Настасья, я дико устала!

— Ну и что? — искренне удивившись, закапризничала Настасья, — А с мамой так будешь сейчас еще разговаривать, я же знаю! Ты чья сестра, моя или мамина?!

— Да, но я её дочь!

— Нет, я её дочь!

Сестрица сама запуталась, кого к кому она собиралась ревновать, и тихо заныла. Иногда у Настасьи вдруг просыпались собственнические инстинкты по отношению к родственникам. Я в таких случаях всегда напоминала ей фильм «Игрушка» с Пьером Ришаром, и пыталась доказать, что Сестрица ведет себя некрасиво, и что я не игрушка вовсе. Настасья тогда всегда обижалась, забивалась под одеяло и начинала тоскливо выть, умело удерживая очень высокую и труднопереносимую ноту в течение очень долгого времени. Всё-таки она была совсем еще маленьким ребенком. Я в раннем детстве была еще хуже, в смысле отношения к свободе близких людей. До двух лет я вообще не подпускала к мамочке никого из знакомых. Если вдруг на улице мама встречала кого-то и останавливалась, чтобы поговорить с ним, я начинала дико орать. Не говорю уже о гостях, которые пытались приходить к нам домой. По квартире маленькая я ходила, не выпуская из рук подола маминой юбки. Не для того, чтобы держаться, а для пущей уверенности, что родительница никуда не исчезнет. Чтобы зайти в туалет, бедной маме приходилось оставлять часть юбки за дверью. Только сжимая в руках заветный подол, я чувствовала себя уверенно. Видимо, в детстве я подсознательно пыталась компенсировать себе все последующие годы одиночества. Привязчивостью и болезненным чувством собственности Настасья явно была в меня.

— Господи, — наделенная музыкальным слухом мама всегда болезненно реагировала на пищащие завывания Настасьи, — Девочки, перестаньте! — строго проговорила она так, будто я тоже была маленькой, — Этот звук ужасно действует мне на нервы!

Маме, в то время, нравился певец Витас. Мне он тоже нравился, но пропустить возможность удачно пошутить я не могла.

— А ты думай, что это поет Витас, и наслаждайся! Какая тебе разница, чьи завывания слушать?

Мама обиделась за любимого артиста и ушла в другую комнату. Настасью же моё высказывание ужасно развеселило, и она перестала, наконец, пищать. Через несколько минут в квартире уже воцарилась тишина. Настасья, как ни пыталась сопротивляться усталости, всё — таки уснула.

Я лежала в горячей ванне, согреваясь и восстанавливая силы. Рядом на табуретке сидела мамочка и причитала.

— Господи, ну на кого ты похожа? Вся в каких-то ссадинах и царапинах! Ощущение, что тебе четырнадцать лет, и ты участвуешь в подростковых драках!

— И ты, Брут?! — возмутилась я и в двух словах рассказала причину такой своей реакции.

— Жаловаться будешь, когда тебе семьдесят будут давать, — мудро улыбнулась мама, — Мня вон до сих пор в троллейбусе «девушка» говорят.

— Может, они думают, что ты не смогла выйти замуж? — снова решила пошутить я.