Михаил Макаров - В понедельник дела не делаются

Ну и хавки, само собой… Коваленко спорить не стал – пусть будет только пару раз. Ещё Фадеев поведал, что по жизни он крестьянин, все поднимал своими руками – дом, сад-огород. Как тяжело ему всегда все доставалось. Как ломовому коню…

Виктор Петрович подыграл ему показным сочувствием:

– Неужто постояльцы твои совсем не помогали?

Фадеев удручённо ухмыльнулся. Видно было, как он жалеет себя любимого:

– Эти оглоеды помо-огут, жди-и…

– Еще такой вопрос… это самое, как его… праздный… Как тебе от наручников удалось освободиться? Чем открыл?

– Да ничем. Они, что ли, браслет слабо застегнули. Ну не защелкнулся он, зубцом кожу защемил. Я рукой, значить, шевельнул, он сам и открылся, – глядя кристально честными глазами, объяснял Фадеев.

От Птицына зампрокурора знал, что по камере жулик говорил совсем другое. Дескать, исхитрился отомкнуть замок наручных браслетов спичками. Обе версии могли быть лажей. Перед ментами Фадей не желал выглядеть изощренным побегушником. А перед сокамерниками, напротив, хотел набрать очков своей крутизной. Шутка ли, наручники – спичками! Из убойного отдела лыжи нарезал!

По СИЗО и по Острожскому ИВС по этому случаю упорные ходили слухи, что двоих оперов из сорок девятого кабинета уволили за фадеевский побег. За допущенную халатность, без погон и пенсии.

– Я вот что не могу понять… – Коваленко снял с рукава обрывок белой нитки. – Зачем они тебя из кабинета в коридор вывели?

Фадеев пожал плечами:

– Наверное, куревом я им своим надоел. Шмалял одну за одной.

– А кто выводил конкретно?

– Не помню… высокий… чёрный такой… В пинжаке…

«Значит, точно Петрушин. Почему тогда виноватым в побеге Ковальчук себя считает?»

В трогательную версию про заботу оперативников о своём драгоценном здоровье, про удаление по такому мотиву из кабинета дымокура Фадеева Коваленко не верил. Оба опера были курящие. После всех умозаключений Виктор Петрович остановился на том, что Петрушину с Ковальчуком не терпелось поддать на радостях. За успех русского оружия! Или просто по плану. Постеснялись выпивать в присутствии задержанных.

«Скромность, конечно, качество похвальное, но не во всех случаях!»

Коваленко двинул по искорябанной пластиковой поверхности стола навстречу Фадееву белую коробочку «Лаки Страйк».

Они закурили по второй и начали говорить по делу. В доходчивой и необидной форме заместитель межрайпрокурора объяснил Фадееву, почему следствие не устраивает выдвинутая им версия про то, что Ольку убивали двое.

– Мы-то ла-адно, наше дело служивое, переживем трудности и лишения. А вот тебе, Виталий, при таком раскладе получается полная… кхм… задница. Областная подсудность!

Вменим все квалифицирующие второй части – группа, особая жестокость, из корыстных… Двадцать лет верных. Первые пять – тюрьмы, крытой! – с напором говорил Виктор Петрович притихшему Фадееву. – А по первой части сто пятой – червонец. При добром судье и – восемь. Чувствуешь разницу? А?!

Но учти, я тебя на веревке не тяну. Мне нужна правда. Я нутром чую, а в последнее время я стал крайне редко ошибаться, что ты Петрова просто грузишь. Жаба тебя душит, что он соскакивает по лёгким статьям…

Фадеев пытался слабо, для блезира возражать на последние слова прокурорского, мотал кудлатой башкой. Своевременно не-сбитый с сигареты пепел сломился и обсыпался ему на коленки.

Но принципиально с постановкой вопроса он согласился, особо не мудрствуя.

– Давайте тот протокол… это самое… порвем, – предложил Фадеев.

Стратегический замысел удался.

– Ну?! – изумился Коваленко. – Я никакие протоколы не рву! Никогда! Допросимся по новой… Подробно. А причины данных ранее показаний, несоответствующих действительности, объясним в популярной форме.

Приступили непосредственно к допросу. Отвечая, Фадеев неотступно следил за рождавшимся текстом, пару раз даже попытался Виктора Петровича подправить.

Тот досадливо поморщился:

– Не меша-ай!

По ключевому моменту после небольших торгов сошлись на том, что душить Ольку Виталя не хотел, но руки у нее на шее сжал умышленно. Сдавил и, вот гадство, не соразмерил силы!

Разжал клешни уже после того, как сожительница концы отдала.

– А может, гражданин прокурор, на неосторожное…

как-нибудь? – с надеждой спросил Фадеев, когда прочитал протокол.

Руководствуясь принципом, что за спрос денег не берут.

– Ну ты на глазах… кхм… наглеешь! – восхитился Коваленко. – Полчаса назад под «сто пятой-второй» подписывался, а теперь «неосторожное» ему подавай! Нет, мон ами [139] Мой друг (франц.). , так не получится!

Фадеев, впрочем, не настаивал.

В коридоре, не умолкая, на громком матерном языке разговаривали милиционеры изолятора. Преимущественно между собой, на служебные и бытовые темы.

Через каждое слово «бляха-бляха!».

Цензурные слова служили у них фоном, лексическими связками. Присутствие за тонкой фанерной дверью заместителя прокурора, непосредственно надзирающего за ИВС, милиционеров не смущало.

Виктор Петрович, будучи по корням своим, несмотря оканчивающуюся на «о» фамилию, человеком русским, и сам не чурался обсценной лексики. Но он был уверен, что знает время и место её употребления. Сейчас его буквально корежило от мата ивээсников. Из последних сил он удерживался, чтобы не выскочить в коридор и не застроить их.

Рядовой и сержантский состав изоляторов временного содержания, а также конвоя, по личным наблюдениям Коваленко, в большинстве своём был нагл, недалёк и развинчен. А ещё нередко – жаден и продажен задёшево.

«Всё от почти неограниченной власти над живыми людьми!»

По приезде в Острог зимой девяносто шестого Виктора Петровича обескуражило обращение дежурного по ИВС к арестованным:

– Строиться вдоль стены, пленные!

По образности определение было удачным, но новоиспеченному заместителю прокурора по нраву оно не пришлось. В его понимании жуликов брали в плен иногда действительно как на войне, с риском для жизни и здоровья, совсем другие милиционеры. Оперативники уголовного розыска, «пэпээсники», вневедомственная охрана. Но никак не ОКС [140] ОКС – отдел конвойной службы. .

При одном аресте, когда Коваленко, исполняя обязанности находившегося в отпуске прокурора, допрашивал обвиняемого, заскучавший сержант-конвоир встал в вольной живописной позе. Закинув руку за голову, локтем он уперся в стену. Далеко вперед выставил ногу в шнурованном высоком ботинке. Короткоствольный автомат небрежно висел у него под мышкой.

Виктор Петрович, внутренне кипя, отвлекся от допроса.

– То-ва-рищ сер-жант, – разделяя слоги, спросил он с показной вежливостью, – а что, в кабинете у начальника УВД вы так же стоите, как у прокурора?