Михаил Макаров - В понедельник дела не делаются

Все присутствующие разом обернулись на конвоира. Морда у того мгновенно стала красная, как у Миши Евдокимова, когда он возвращался из бани. Сержант вытянулся, щёлкнув каблуками. Весь следующий месяц он стоял при арестах исключительно по стойке «смирно». Потом, забывая преподанный ему урок хорошего тона, перешел на положение «вольно».

В кабинет для следственных действий заглянул замнач ИВС по режимной и оперативной работе Капустин, двухметровый вислоусый детина в крутом серо-голубом камуфляже. В кабине-тике сразу не осталось ни одного кубического дециметра свободного места. – Разрешите, товарищ майор? – обратился он к заместителю прокурора по-уставному, перелицовывая классный чин на понятное офицерское звание. – Разрешаю, товарищ майор. Виктор Петрович ответил на рукопожатие. Рука Капустина была огромной и жесткой, как наждак. Когда он поддерживал спортивную форму, то брал на рывок сто десять кило. Коваленко относился к нему с симпатией, прощая природную наглость и периодически приключавшиеся залёты. Бесспорной заслугой Капустина в этом году было раскрытие негласными внутрикамерными методами двух глухих убийств – Рачилэ и Черепкова. Оба этих факта Виктор Петрович обобщил в представлении о поощрении на имя генерала, начальника областного УВД. Прокуратура крайне редко ставит вопрос о поощрении ментов, но всегда – о наказании. Капустину дали премию в размере месячного оклада. Благодарный майор до сих пор зазывал Коваленко обмыть знаменательное событие. Виктор Петрович неизменно отказывался. Он знал, что замнач ИВС корешится с Кораблёвым. Они ходили по четвергам в баню к батьке капустинскому, выпивали после парной. Приятельские отношения с прокуратурой майор использовал в допустимых пределах. Капустин присел на край соседнего стола, затрещавшего под центнером его веса, закурил «Балканку». Фадеев глянул на майора боязливо. – Сергей Евгеньевич, – строго сказал Коваленко Капустину, – чтобы это… кхм… никому из МРО Фадеева не выдавали. Тем более наверх. С ним работать будет только наш следователь. Капустин подыграл с ходу: – Как скажете, Виктор Петрович! И, проявляя заботу, почти отечески поинтересовался у Фадеева: – Не обижают в камере?

– Обижают, когда есть за что, – ответил философски тот и вернулся к изучению протокола.

– Товарищ майор, – заметил зампрокурора с укоризной, – вот два часа сижу здесь, и такое у меня впечатление сложилось, что официальным языком у сегодняшней смены изолятора является матерный.

Капустин ухмыльнулся под косматыми усами, полагая, что Коваленко прикалывается:

– С кем приходится работать, Виктор Петрович.

– Это не оправдание, товарищ майор, – заместитель прокурора, не мигая, смотрел на Капустина в упор, тональность он сменил на казённую. – Сквернословят, как в притоне. Если не хотите, чтобы я поднимал этот вопрос у руководства, проведите воспитательную работу.

Капустин, грохоча сапожищами, вылетел из кабинета. В коридоре и подсобных помещениях мгновенно все стихло. Слышен был только оглушительный мат майора.

Подписав протокол, Фадеев сообщил с заговорщическим видом:

– А я знаю, кто меня сдал.

Коваленко как сотруднику надзорного органа эти его знания были по барабану.

Но кляня свою природную любознательность, он спросил таки:

– Ну и кто же?

Рассказ Фадеева занял около десяти минут. Под него он мотивированно выцыганил у прокурорского ещё одну «добрую» сигаретку. Витале явно не хотелось возвращаться в душную камеру, где сидят пять рыл, где лимит кислорода и дефицит общения с умным человеком.

Рассеянно слушая, Виктор Петрович пытался всё же вникнуть в суть. Если Фадеев действительно понял, кто сдал его, значит, возникла реальная опасность для агента. Надо не забыть Птицына предупредить, пусть думает, как выкруживать.

Ещё ладно Фадеев – преступник-одиночка, сводить счеты за него никто не станет. А за десять лет, которые ему светят, много воды утечет.

Фадеева увели в камеру, Виктор Петрович собрал листы протокола, сложил их и постукал по столу, аккуратно выравнивая торцы.

Давно он никого не колол лично. Небольшая, но реальная победа, которую можно подержать в руках, впрыснула в кровь адреналин, развернула лёгкие.

При этом он понимал, что это не его хлеб, что это, по сути дела, блажь – заместителю прокурора самолично разводить жулика, добиваясь от него нужных показаний.

Достигнутый результат, впрочем, поднимал его авторитет в некоторых кругах. Среди следаков прокурорских, меж которых в момент разойдется, – Максимов не преминет поделиться. Среди оперсостава, не понаслышке знающего, как непросто получить признанку от подследственного в современных условиях, когда кулак начальством не поощряется, и адвокаты повсюду носы свои суют.

«С самим Фадеем совладал, молодца-а, Витюша! А на коррупционера Треля, от которого вреда в мильон раз больше, даже не замахнулся!»

Чёрная жаба – эмблема самоедства – ворохнулась в груди, квакнула утробно.

Отгоняя наваждение, Коваленко энергично поднялся, вышел в коридор. Дежурный прапорщик смотрел с напряжением.

Очевидно, ожидая разноса за матерщину в изоляторе, про которую заместитель прокурора успел позабыть.

– Как обстановка? Никто не голодает? Жалобы, может, у кого из следственно-арестованных на условия содержания имеются? – задал Коваленко свои обычные при посещениях «ивээса» вопросы.

– Никак нет. Всё спокойно, – лаконично ответствовал дежурный.

– В какой камере у вас бывшие сотрудники содержатся?

– Во второй.

– Откройте, я с ними побеседую.

Дежурный двинулся по коридору, свернул налево. Виктор Петрович следовал за ним. Прапорщик, гремя ключами, открыл замки и потянул на себя тяжёлую дверь. Штырь-ограничитель, вмурованный в пол, дал ей открыться лишь на расстояние, позволяющее человеку средней комплекции войти в камеру боком. Это было одно из средств, направленных против побега, дверь невозможно распахнуть настежь, из нее не вывалишься борзой кодлой на рывок, не сшибёшь с ног постового.

Милицейской легендой стал анекдот про то, как начальник областного УВД, генерал-майор, известный своим необъятным чревом и крутым норовом, вознамерившись провести покамерный обход, застрял в притворе.

Виктору Петровичу, которому до генерала было недосягаемо далеко, тем не менее тоже пришлось подтянуть живот.

В камере «бээс» содержалось двое, – меньше, чем в остальных «хатах». Бывший следователь Проскурин и бывший оперативник ОУРа Рязанцев.

Они, заслышав лязг замков, слезли с нар и стояли у их края, забранного металлическим уголком.

– Здравствуйте, – сказал заместитель прокурора, оглядывая помещение.