Барбара Гордон - Адресат неизвестен

— А! Вижу, что уважаемая пани Зузанна тоже становится пленницей роз! Предостерегаю вас, серьезнейше предостерегаю — гибельная это страсть. Ничто уж потом человеку не дорого. Ничто не волнует. Остаются только розы. Только розы.

Он шутил, но слова его прозвучали удивительно жестко. Я подумала, что он мог бы, пожалуй, для удовлетворения своей страсти уничтожить человека, если тот окажется помехой.

— Доктор, — сказала я, изображая предельный энтузиазм, — я так мечтаю увидеть это чудо вблизи! Но я знаю, что вы…

— Ха-ха-ха! — загремел он во весь голос. — Что я ревную розы больше, чем жену? Верно, верно! Но чего не сделаешь для такой милой, такой очаровательной женщины, как вы… Прошу, прошу вас покорнейше…

Выйти в сад можно было только через дом, отделявший его от улицы. В ограде не было ни ворот, ни калитки. Через мрачный коридор и крылечко мы вышли на солнце. Ходили от одного куста к другому, и доктор сообщал мне их имена и происхождение. Он утверждал, что цветы, а в особенности розы, имеют свой нрав. Даже у роз одного и того же сорта бывают разные характеры, различные привычки.

— Как у женщин, пани Зузанна, как у женщин!

— Но я отнимаю у вас время, доктор, — будто спохватившись, сказала я, — а ведь вы очень заняты. Простите меня, бога ради.

Я уже узнала, что мне было нужно. Ни на одном кусте не было прививок, и лишь кое-где виднелись следы свежей подрезки. И давно пора уже было опрыскать розы, потому что на них завелась тля. Очень странно, что страстный любитель роз так запускает их. И чем же занимался тут несколько часов подряд Шимон Лагуна? Он ведь не был человеком ни вялым, ни ленивым, он умел дорожить временем. Может, он отдыхал в тени розовой беседки, так густо оплетенной разросшимися побегами, что сквозь них не мог пробиться ни солнечный луч, ни человеческий взгляд? Но как это мог опытный садовод неосторожно рвануть нежные ветви — вон сколько их висит теперь, грустных, увядающих?

В кабинете доктора все сверкало чистотой, белизной мебели, металлическими бликами инструментов в застекленном шкафчике. Я через пятое на десятое плела что-то о болях в колене.

— Ничего тут не поделаешь, дорогая пани, ничего другого не придумаешь — придется вам сделать укол.

— Укол? — удивилась я.

— Ну да. Укол в самое колено. Будет немножко больно, зато потом как рукой все снимет.

Я подпрыгнула на своем белом стуле и с ужасом закричала:

— Ох, доктор! Нет, нет! Я ни за что на это не соглашусь!

Мне показалось, что в глазах доктора блеснуло ехидство. Наверное, он подумал: «Вот дура, старая истеричка!» Я, однако, решительно не желала, чтобы доктор Свитайло делал мне укол.

Оказавшись на улице, я вздохнула с облегчением. Я не могла отделаться от впечатления, что мне удалось вырваться из западни.

Я глянула на противоположную сторону улицы. Из открытого окна маленького домика мне махала рукой седая старушка. Она радостно улыбалась и очень громко кричала:

— Пани Мильвид, пани Мильвид! Зайдите к нам!

Ничего не поделаешь, пришлось зайти.

— Как живете, пани Потыч? — крикнула я ей в самое ухо, переступив порог опрятной квартирки.

— У кого животик? У кого, пани Мильвид? — бравая старушка страшно интересовалась тем, что я хочу ей сказать, но была глуха, как пень, и договориться с ней было трудновато.

Раньше она занимала мое теперешнее место, то есть работала в газетном киоске на Рынке. Теперь жила на свою пенсию и на то, что ей присылала дочка из Варшавы. Вместе с ней жила Зося, ее внучка. Зося Потыч принадлежала к «моей» молодежи. Она была примадонной нашего театрального коллектива. И теперь, окончив школу, она колебалась, то ли идти в театральное училище, то ли выйти замуж за Томека Зентару, в которого она, как утверждали ее подруги, была влюблена. Зося всегда была очень приятной девушкой. У нее веселая, душевная улыбка, ослепительно белые зубы, легкая россыпь веснушек вокруг вздернутого носика, большие зеленые глаза и пышная грива рыжеватых волос.

К счастью, она тоже была дома. Она избавила меня от необходимости сообщать бабушке Потыч, как идут дела в Липове, и угостила меня кофе и великолепными рогаликами с маслом. После нервного потрясения, какое я испытала в доме доктора Свитайло, здешняя тихая, идиллическая атмосфера действовала на меня целительно.

«Очень приятная девушка» была, однако, расстроена. Она не стала таить от меня причину своего беспокойства. Речь шла обо мне. Я когда-то открыла ей очарование роли Офелии, и с тех пор она привязалась ко мне. Я не раз уже выслушивала ее признания.

— Знаете, мне просто не хочется ходить по городу, — сказала она, подвигая ко мне вазочку со свежим вишневым вареньем.

— Почему же это? — удивилась я: без «рыжей Зоськи» не могло обойтись никакое начинание в Липове.

— А потому, что я уже не могу слышать про вас все эти сплетни, — открыто пояснила она.

— Я знаю, что люди рассказывают всякую несусветную чушь. Ну и что же! Рано или поздно убийцу найдут. На то у нас милиция. И этот, из Варшавы.

— Но этот, из Варшавы, говорил Заплате, что единственный, кого они на самом деле подозревают, это ваш племянник.

— Откуда ты это знаешь?

— Заплата сказал об этом у себя дома, его Крыся рассказала Марысе, Марыся Юзеку, Юзек…

Беспроволочный телеграф действовал безукоризненно. Я пожала плечами: против него я была бессильна.

Зося продолжала:

— Этот тип из Варшавы лазит всюду, людей выпытывает. Насчет вас тоже расспрашивал. И Розу он выслеживает. Но я вам скажу: вы не думайте, никто из нас в это не верит.

«Нас» означало среди «моей» молодежи. Я была ей очень благодарна за симпатию и сочувствие и доказала это, намазав себе уже третий рогалик душистым желтым маслом. Я вдруг поняла, что Зося, собственно, первая из всех моих знакомых проявила доверие ко мне. Я вспомнила, как вели себя в эти дни мои клиенты. Одни как можно скорей, ни слова не говоря, стараясь не смотреть мне в глаза, брали свои газеты и уходили крадучись. Другие проявляли прямо-таки демонстративную, вызывающую смелость и вели себя почти невежливо. А некоторые заводили длиннейшие разговоры о чем попало. Изъявления сочувствия были слишком навязчивыми и не казались искренними.

Зося держалась совершенно иначе. Ее прямо-таки распирало от желания помочь мне. Но я должна была прежде посоветоваться с Янеком. Пока же мне пришла в голову одна идея:

— А что, твоя бабушка так и сидит все время у окна?

— А как же. Это теперь у нее единственное развлечение. Ведь она радио слушать не может. Газеты читает, но тоже жалуется, что шрифт слишком мелкий и нечеткий для ее глаз. Так что она предпочитает глядеть на улицу. Правда, на нашей улице мало что увидишь. Только клиенты проходят к доктору да экскурсанты к замку. Но она в общем довольствуется этим.