Сьюзен Хилл - Опасность тьмы

Приспособления для уборки выдавали три раза в неделю — швабру, ведро, веник, тряпку и моющее средство. Она всегда ждала этого с нетерпением. Ей нравилось убираться, нравилось приводить это место в порядок, хотя тут никогда не будет так же идеально, как в ее собственном доме.

Она не хотела думать о своем доме, но его образ постоянно вставал у нее перед глазами, и она не могла прогнать его. В конце концов она перестала бороться и начала мысленно обходить его, комнату за комнатой, смотреть на мебель, на обои, на шкафы, на содержимое шкафов, на окна, на подъездную дорожку, на сад… Она смотрела и смотрела на все это, пока не подумала, что может сойти с ума.

Она, конечно же, вернется. Когда они ее отпустят — а они обязательно это сделают, потому что она знала, и они знали, и ее адвокат более или менее понимал, что доказательств нет. Никаких доказательств ни по какому делу, не считая похищения девочки. От этого она не сможет отвертеться и не будет даже пытаться. Смысла нет. «Признаю себе виновной», — сказала она на первом же допросе. Одно похищение. Но больше у них не было ничего. Какие-то следы в машине. Но ни одного тела, которое бы им соответствовало.

Эдди закрыла глаза, чтобы увидеть свой дом более ясно. Сад выглядел хорошо, но кое-где его надо было подстричь. У нее для этого был маленький секатор с длинными ручками. С его помощью все получалось очень аккуратно. Кира любила смотреть, как она им работает, хотя ей самой она бы никогда его не доверила — слишком опасно.

— Я смогу, Эдди, смогу, ну давай, дай мне попробовать, я тысячу раз видела, как ты это делаешь, я тоже смогу.

Но она могла отрезать себе палец или что-то в этом роде, это было небезопасно. Она не хотела рисковать, когда дело касалось Киры. Кира была особенной. Драгоценной. Она готова была сделать что угодно, лишь бы быть уверенной, что Кире никто и ничто не сделает больно. Ничто. И никогда.

Она не хотела никого видеть — ни свою мать, ни Джэн, никого. Но если бы она смогла увидеть Киру, она бы схватилась за эту возможность. Могут они позволить Кире прийти вместе со своей матерью? Эдди не видела, почему нет. К некоторым приходили дети, она достаточно часто слышала их во время дневных посещений. Почему она не могла попросить увидеться с Кирой? Ее приведет Натали, вот почему, а ее она не хотела видеть. Она ничего не имела против Натали, кроме того, что она была невнимательной матерью, недостаточно хорошей для Киры. Натали не была плохой. Но Эдди не хотела ее видеть. Только Киру.

Она открыла глаза.

Конечно же, они не позволят Кире прийти.

Снова начался шум. У дверей камер начали выставлять ведра — бах, бах, бах, потом кидать к решеткам швабры — тук, тук, тук. Они прошли весь коридор по одной стороне, потом обратно по другой, прежде чем дверь Эдди отперлась, и толстая женщина закинула внутрь ведро со шваброй и веником внутрь, не взглянув на нее.

Что за черт. Она была заключенной под следствием, но не тем, с кем можно так обращаться — просто игнорируя и делая вид, что ее не существует. Ивонн была не такой. Ивонн хорошо знала свое место. Эдди подумала, что она заслужила хотя бы полслова. Они обязаны говорить с ней, обязаны быть вежливыми. Она была подследственной, а не осужденной. У нее было право, чтобы с ней разговаривали.

Потом она обязательно обратится с жалобой. Обязательно.

Последний раз, когда он был здесь, кофе c пенкой ему подали в прозрачной дешевой чашке, и он был совершенно безвкусный. На этот раз кофе налили в высокий бокал с длинной ложкой, и он оказался довольно крепким. Даги Милап сел за стол в дальнем углу кафе со своим высоким бокалом и газетами. Тремя газетами. Одну он прочитал от корки до корки, не считая раздела «Бизнес», в том числе все статьи о спорте, кроме гольфа, и осилил уже половину второй. Если он задержится еще на полчаса, он прочтет их все. А потом он может взять еще газету и ненадолго вернуться.

Последнее время он проводил в кафе столько же времени, сколько и дома, по крайней мере, днем. Эйлин этого, в общем-то, не замечала. Его это и волновало, и злило одновременно. Сначала она проводила каждый свободный час за компьютером, пытаясь разобраться, как он работает, а потом начала пересматривать все подряд — перечитывать, кажется, каждое слово, которое было написано сначала про дело Винни, а потом про исчезнувших детей. Она попросила Кита купить и установить ей принтер, и он начал печатать — день и ночь, шур-шур, вжик-вжик — пока кухонный стол не превратился в белый океан бумаги и весь дом не оказался заставлен коробками с распечатками из Интернета.

— Я должна все это делать, мне нужно разобраться, нужно понять, если я не буду это делать, я не смогу решить проблему, Даги.

Потом бумаги подшивались в толстые бухгалтерские папки, за которыми она специально съездила в город. А потом становилось тихо, и она садилась их читать — она внимательно перечитывала каждую, одну за другой, а иногда просила его послушать, пока она читает вслух, и высказать свое мнение. Ему всегда было сложно ответить.

— Я не знаю, Эйлин, тут все так официально, одни полицейские и юридические термины, я не знаю…

— Ты привыкнешь к этому, — говорила она. — К юридическим терминам и полицейскому жаргону. Скоро ты начнешь понимать, что за всем этим кроется.

Потом она начала собирать имена и адреса, ими были исписаны целые страницы. А потом начались письма. Она выслала письма о Винни, как ему показалось, половине страны — Господину такому-то, Сэру такому-то и Судье эдакому. Он просмотрел несколько, когда она была в ванной. Они все были одинаковыми. В них были просьбы о помощи с делом, просьбы написать в какие-нибудь инстанции, вопросы о том, как такое случилось, что Винни арестовали за такие страшные, ужасные преступления, которые она никак не могла совершить, просьбы дать еще имена и адреса людей, которые смогли бы присоединиться к ее кампании. Просьбы, просьбы, просьбы. Через какое-то время начали приходить ответы. Потом она начала обзванивать всех — газеты и полицейские участки, членов Парламента, судей. Полстраны. Полмира.

Ел он один. Она съедала банан, или пачку печенья, или кусочек сыра и делала себе чай. Чайные кружки стояли на каждой полке, на каждом подоконнике. Раковина была заполнена пустыми чайными кружками. Он мыл их, прибирался на кухне, шел в супермаркет и готовил, а потом пытался звать ее за стол, чтобы поесть вместе с ним, но в итоге сдавался и садился один. Но вскоре он завел привычку ходить в кафе и брать себе кофе с пенкой, добавляя в каждый стакан по три длинные ложки сахара. Он читал газеты, решал кроссворды, следил за разделом с гонками и научился разгадывать головоломки с буквами, так что смог дойти до сложного уровня, а один раз даже до очень сложного.