Сьюзен Хилл - Опасность тьмы

— Господи, Нат.

— Я знаю. Это моя история. «Я жила напротив Эдди Слайтхолм». Моя и Киры. Она снова придет в следующий четверг. Мы уже начали, но нам нужно встретиться еще несколько раз. Она все записывает на пленку.

— Я думала, они не могут ничего печатать, пока не было суда и всего такого?

— Не могут. Только дело откроют и закроют, а мне деньги заплатили, как только я подписала контракт — я пообещала, что больше не буду ни с кем говорить, — а потом, когда процесс завершится, они все напечатают и заплатят остальное.

— Пятьдесят тысяч фунтов.

— Это огромная куча денег, Донна.

— Ну и ну…

— А самое главное, что пять тысяч я получу сразу, по контракту — авансом. Этого уже достаточно, чтобы переехать. За сколько тебе нужно предупредить управляющего, что ты съезжаешь?

— За месяц.

— С моим хозяином то же самое. К тому времени, как мы с этим закончим, я получу деньги, и все — мы свободны. Нужно решить, куда мы едем, и найти съемную квартиру — на первых порах будем жить вместе, не стоит тратить лишнее.

— Подожди. А в чем твоя идея? Ты говорила, что знаешь, с чего начать.

— Да. Знаешь такие сэндвичи в упаковках? Обычно туда кладут черт знает что, а на заправках все совсем плохо. Они отвратительные. Так вот, найдем какое-нибудь место, где есть хотя бы несколько заправок, и будем продавать им сэндвичи. Хорошие сэндвичи. Сэндвичи, которые захотят покупать женщины — торговые представительницы, типа того — а не только дальнобойщики, которым лишь бы побольше жира. Свежий салат, хороший хлеб — может, даже органический, симпатичная аккуратная упаковка, с картонной подложкой и салфеточкой. И еще домашние пироги… Насчет цены — ну что, на один пирог уходит фунта три, даже меньше, а продавать будем по полтора фунта за кусочек… Они берут бензин по карточке, глазеют, хватают все подряд — газировку, чипсы… ну и почему бы им не захватить заодно наши сэндвичи… Что?

— Да ты просто сказала… «Торговые представительницы».

— О господи.

— Это было…

— К месту.

Донна налила себе еще чаю. Она выглядела печальной. Натали захотелось встряхнуть ее.

— Это большой шаг, Нат. Звучит очень здорово, но…

— Слушай, это твой шанс. Единственный. Для нас. Если ты не хочешь, я все равно это сделаю, Дон. Просто лучше, когда рядом есть друг.

— Ну да.

— Господи, ну что? Что?

— Ничего. — Донна посмотрела на нее. — Я просто представила себе это. Жить у моря…

Они посмотрели друг на друга.

Из гостиной они услышали, как Дэнни подпевает заставке из «Ох уж эти детки!», а Майло медленно начинает переходить на крик.

Так, наверное, будет в раю. Когда они дали ей болеутоляющего сразу на несколько часов — это было словно оказаться в раю. В больничном крыле больше не было никого те три или четыре дня, пока там находилась она. Стены вокруг были белыми, а еще тут было окно, в которое заглядывало солнце и освещало белые стены, белые простыни и белые подушки.

Никто ее не беспокоил. Она могла часами лежать и слушать тишину, и смотреть на солнце на белых стенах.

Она ничего не сказала про то, как получила травму. Вопросов было много.

«Не знаю. Не знаю. Не знаю».

В итоге они сдались.

Но этим утром рай кончился. Солнца не было. В больничное крыло перевели еще одну женщину, и ее полночи тошнило.

Она съела завтрак. Поговорила с врачом. Оделась.

И тут она осознала. То, что не осознавала до сих пор, до этого самого момента, когда вставила ноги в ботинки. Стена была серая, а не белая, женщине по соседству опять было плохо, и тут она осознала, что вот это вот — все. Все. Неизвестно, на сколько лет. На всю жизнь. Что значит — вся жизнь? Жизнь. Это не было временно, это не было какое-то недоразумение, которое разрешится через несколько недель. Теперь она это понимала. Они это понимали, она это понимала. Ничего не было сказано. Ничего и не могло быть сказано. Этого было и не нужно.

Что-то, конечно, будет происходить. Люди. Поездки. Вопросы. Суды. Сколько бы это ни заняло, все пройдет, и в конце концов останется только вот это.

Эдди взяла чашку и метнула ее в стену. Когда она разбилась, остатки чая потекли вниз по серой стене. Она наблюдала за каплями. Прошло несколько часов, прежде чем ее смогли оторвать от этого занятия и увести, а потом началось — с ней опять разговаривали люди, которых стало еще больше, задавали вопросы: доктора, мозгоправы, начальник тюрьмы.

Солнце уходило и снова возвращалось. Она время от времени видела его в окне или на стенах в разных комнатах.

Однажды она услышала шум. Ее вели по коридору, на очередную встречу, и тут начался этот шум — шипящий шум, который становился все громче и будто окружал ее со всех сторон, словно кто-то разбрызгивал звук через шланг. А потом они заметили. Они поняли. Кто-то закричал. Шипение остановилось.

Ее перевели. Но не просто из больничного крыла. Ее перевели в другую секцию тюрьмы. Ей показалось, что они шли туда целый день.

— Чертова спина меня убивает.

— Для болеутоляющих еще рано.

— Господи. Где это я?

Она встала на пороге своей новой комнаты. Она была меньше и выглядела по-другому. В стену была встроена стеклянная панель. Снаружи находилось небольшое помещение со стулом.

— Это еще для чего?

— Тебя перевели.

— Мне нравилось там, где я была.

Женщина пожала плечами. Из родинки на ее подбородке торчало два волоса. Эдди захотелось их выдернуть.

— Где Ивонн?

— Кто такая Ивонн?

— Я хочу знать, что происходит.

— Я уже сказала, тебя перевели. Ты теперь под особым наблюдением.

Она ничего не говорила, не отвечала на их вопросы, но у них как будто была специальная открывашка для ее мозга, из которого они достали все, что им было нужно.

— Почему?

— Для твоей собственной безопасности.

Значит, все было решено. Они знали, что она сделала, и теперь она осталась совсем одна — никакого общения, ни работы, ни библиотеки, ни спортзала, ни столовой. Зарядка — в специально отведенном для нее месте, в определенное время. И круглосуточное наблюдение через стеклянную панель.

Она села на кровати. Раскаленная кочерга крутилась где-то глубоко в ее пояснице. Она осторожно легла.

И снова четко все осознала, как будто на нее обрушилась стена воды. Вот это вот — все. Эта комната или какая-то похожая, со стеклянной панелью. Вот это.

Лучше бы ей отбили почки и заставили адски страдать, но не это.

Это.

Стены тут были бежевыми, а окно располагалось слишком высоко, чтобы солнце могло тронуть их. Вот это.

Эдди подтянула к себе колени и вжалась спиной в низкую кровать, давя на боль.

Раньше здесь каждое воскресенье играли группы. Сцена все еще была на месте — краска немного облупилась, по углам пошла ржавчина, но ее все еще можно было реанимировать и использовать. Так думал Даги Милап, остановившись, чтобы посмотреть на нее. Люди же вроде до сих пор играют в группах? Почему ее забросили?