Франк Тилье - Жил-был раз, жил-был два

Он вытащил копию страниц оригинала. Там были выделены несколько отрывков.

— Цитирую: «Она вызывала во мне нечто, чего я никогда не испытывал. Может, все дело в генах. И потому я держал ее рядом, у себя, в специальной комнате. Я не причинил ей зла. Но обстоятельства вынудили меня избавиться от нее, отдать тому, кто сумеет о ней позаботиться…»

Габриэль держал удар, но пазл по-прежнему был далеко не полон. Что произошло в действительности? Каким образом Жюли могла оказаться на картине рядом с другой исчезнувшей? Что послужило спусковым крючком, толкнувшим писателя на самоубийство? Передал ли Траскман в конце концов Жюли русским, чтобы те ее прикончили?

Поль посмотрел на часы:

— Уже пять… Перед тем как уехать из Сагаса, я раздобыл этим утром адрес сына Траскмана. Допрошу его в качестве свидетеля и посмотрю, можно ли извлечь из него полезную информацию. Если сработает, я запущу официальную процедуру вместе с тамошними копами: обыск в старом доме Траскмана и все прочее.

Поль отправил в рот последнюю порцию чипсов.

— Я хочу застать сынка врасплох. Он живет в десятке километров отсюда и, судя по налоговым декларациям, по-прежнему считается владельцем пресловутой виллы отца.

Он уже встал и натягивал свою шерстяную куртку, давая последние указания:

— Найди мне мусорный мешок, я упакую картину на всякий случай. Заберу, когда поеду обратно в Сагас. А ты пока поработай неофициально над брюссельским следом в той лавке, попробуй узнать, откуда взялась картина, только не дури: если узнаешь что-то, что бы ты ни узнал, сам дальше не лезь, замри и сразу сообщи мне. Возможно, тогда придется привлекать бельгийскую полицию. Но пока что я должен оставаться твоим единственным контактом.

Уже открывая шкаф в поисках сумки, Габриэль кивнул на угол гостиной:

— Если вечером тебе понадобится… Здесь тесновато, но имеется диван и…

— Не напрягайся. Я собирался снять гостиницу на деньги армии. А счета послужат отличным доказательством, что мы с тобой вообще не пересекались. Чем больше будет между нами дистанция, тем лучше. Я еще зайду завтра.

Габриэль сфотографировал картину, прежде чем упаковать ее. Увидев, как лицо дочери исчезает под черным пластиком, он почувствовал, как на него наваливается глубокая печаль.

— Она умерла, Поль. Больше нет никаких сомнений.

Поль спрятал картину под кровать. Да, Жюли, очевидно, мертва, как могло быть иначе? Всю ночь он читал одну из самых мрачных историй, которые только ему доводилось читать. «Последняя рукопись» была настоящим отрицанием света, всепоглощающей черной дырой. Он не находил в себе сил утешить подавленного человека рядом. Дать ему надежду означало солгать.

Вместо ответа Поль тепло похлопал Габриэля по спине, как сделал бы друг, каким он был когда-то.

Изумрудная зелень. Вид на поле для гольфа Бригод. Жан-Люк Лаваш, он же Ж.-Л. Траскман, жил в роскошном квартале Вильнёв-д’Аска, к востоку от Лилля. Проход к его одноэтажной вилле, стоявшей совершенно изолированно, был перекрыт тяжелыми воротами из кованого металла. Поль поискал, каким способом дать знать о своем присутствии, но никакого переговорного устройства не обнаружил. Уходить ни с чем он не желал: Траскман был здесь, машина на подъездной аллее и свет в окнах это доказывали. Он перебрался через преграду и двинулся по ландшафтному саду.

Ему пришлось проявить настойчивость, много раз кричать: «Жандармерия, откройте, пожалуйста», прежде чем кто-то соизволил выйти к нему. Несмотря на все усилия, которые он явно тратил на уход за своей персоной, Траскман выглядел куда старше, чем Поль себе представлял. Короткие светлые с сединой волосы, дряблая кожа шеи под гладко выбритым подбородком. Ровный, до кончиков пальцев, загар наводил на мысль или о недавнем отпуске, или о сеансах в солярии. Полю очень не понравилось, как тот на него смотрел: сверху вниз, с видом превосходства.

— Что вы хотите?

Поль показал свою жандармскую карточку:

— Капитан Лакруа, офицер судебной полиции, территориальная бригада Сагаса, Савойя. Я хотел бы задать вам несколько вопросов по поводу вашего отца.

Жан-Люк Траскман глянул на книгу в руках Поля и перехваченную резинками папку. Потом положил руку на наличник двери, словно перекрывая дорогу. Его губы раздвинулись, обнажив ослепительно-белые зубы.

— Все, что следовало сказать по поводу отца, уже сказано. С прочими вопросами обращайтесь к адвокатам или же к вашим коллегам из полиции, которые занимались его самоубийством.

— Я не хочу говорить ни с адвокатами, ни с полицией. Я хочу поговорить с сыном. Нашего судью я убедил, что мне нужен добровольный свидетель, который все расскажет без принуждения, но, если вы желаете, будем действовать по всем правилам: я попрошу судью вызвать вас в наше отделение, расположенное в семистах километрах отсюда.

Траскман в нерешительности повертел свой телефон, но в конце концов молча отступил, освобождая проход, и провел посетителя в огромную гостиную. Открытая кухня на американский манер, паркетный настил с подогревом, широкие оконные проемы. Поль глянул на книжные полки, где имя «КАЛЕБ ТРАСКМАН» фигурировало во всех видах вместе с заглавиями на самых разных языках.

Хозяин дома предложил ему присесть, но не выпить.

— Если можно, давайте побыстрее. Честно говоря, я сейчас заканчиваю редактуру моего последнего романа.

Поль присел на ручку кресла, склонившись вперед:

— Очередная история убийства или похищения, как у вашего родителя?

— Весьма жалкая попытка резюмировать жанр детективного романа.

— Должен признать, что я не тонкий знаток… Но перейдем к тому, что привело меня сюда. Прежде всего, Сагас — это вам что-то говорит?

— Абсолютно ничего.

Поль положил свою жандармскую карточку на стол в форме пера и уперся в нее указательным пальцем:

— Вы ничего не потеряли. Сагас — маленький горный городишко, в котором нет ничего привлекательного, можете мне поверить, но именно там летом две тысячи седьмого ваш отец, возможно, провел немало недель, скрываясь от посторонних глаз. Он приехал туда либо в поисках вдохновения, либо намереваясь написать «Senones». Сенон, Сагас [53] Senones, Sagas. : оба названия городков — палиндромы, каких множество в «Последней рукописи», вы следите за моей мыслью? Вы были в курсе этой долгой отлучки?

Поль подстерегал малейшую реакцию собеседника, но тот не выказывал никакой нервозности.

— Вовсе нет. В начале двухтысячных я уехал жить в Париж, чтобы работать в аудиовизуальной сфере. С отцом мы больше почти не виделись, отношения у нас были скорее напряженными. Ему было всего семнадцать, когда я родился. В таком возрасте человек обычно не готов стать отцом. Подсознательно он всегда не мог простить мне, что я испортил ему молодость…