Владимир Силкин - Афёра

Мужчина значительно посмотрел на него.

— Записано-то записано, это верно, — сказал он тоном учителя, — но я и так его теперь припомнил. Стоило в журнале прочесть… Как же, седой такой, импозантный, юрист, кажется (при этих словах Макаров чуть не прыснул со смеху: знал бы ты этого юриста), адвокат. Солидный мужчина, — ничего не заметив, продолжал портье, — почти два месяца прожил… С деньгами — у нас мало кто может позволить себе так долго жить.

Корпус номер семнадцать санатория «Янтарный залив», занимающий строение из дубового бруса, обшитого потемневшими от времени и ветров с моря досками, внутри выглядел куда более прочным и ухоженным, чем снаружи. Множество лесенок и переходов, соединявших комнаты и подсобные помещения, увенчивались башенкой, в которую уже много лет никто не поднимался по причине ветхости опоясывающего её балкончика, когда-то позволявшего любоваться красотами сколь суровой зимой, столь же и прекрасной летом Балтики. Все внутри — стены, переходы, потолки и даже полы — было выкрашено в спокойные пастельные тона. Развешанные там и сям клыкастые кабаньи головы, оленьи и лосиные рога создавали общее впечатление домашнего уюта.

Жилых комнат-номеров в «охотничьем домике» было всего пять: две на нижнем и три на втором этаже. Кроме того, сразу у входа размещалась комната дежурной сестры, имелась душевая, туалет, умывальная, общие на всех живущих (тут Макаров понял, почему отдыхающие со связями, такие, как Гостенин, жили, занимая целиком весь корпус), и даже кухня с разделочным столом и электрической плитой.

Обычно в разгар сезона, то есть в июле и в первой половине августа, простых отдыхающих, приезжавших в «Янтарный залив», в «охотничий домик» не селили — корпус держали свободным на случай приезда разного рода начальства: мог пожаловать на выходные кто-нибудь из местных боссов, а то из самой Москвы заявлялась вдруг персона, требовавшая к себе особого внимания. Таких особых корпусов для «больших людей» в пансионате было всего три, и «охотничий домик», хотя и не считался из них самым лучшим, не был и самым плохим — в общем, отдыхающие бонзы были им довольны.

Паша Гостенин, очевидно, принадлежал к таким людям, для которых поселиться в корпусе номер семнадцать не составляло проблемы — он ещё только выезжал из Москвы, а апартаменты уже готовились к приёму, и это в самое напряжённое для пансионата время, когда отдыхающих селили чуть ли не в бильярдных. Но Макарова, честно признаться, мало интересовала морально-этическая сторона дела и то, каким же должен быть пост отца погибшего, если ему удавалось два года подряд абонировать для сына целый корпус, хранимый администрацией как зеница ока для приезжего начальства. Макаров пришёл в «охотничий домик» совсем не для того, чтобы выяснять, почему Гостенин жил здесь один, а теперь, в связи с близящимся окончанием сезона, — целых пять семей с детьми. Алексей хотел расспросить обслуживающий персонал «охотничьего домика» о том, кто бывал в гостях у Павла; когда и с кем его видели в день гибели; с кем он ушёл из корпуса, а также о том, как вообще персонал корпуса относится к официальной версии, по которой их постоялец утонул без посторонней «помощи».

В общем, все вопросы были достаточно безобидными, однако разговор с дежурной медсестрой откровенно разочаровал. Женщина оказалась из тех, кто не может сказать что-либо сверх того, что принято называть официальной точкой зрения. Яркая брюнетка, зачем-то покрашенная в нелепый соломенно-жёлтый цвет, рассмотрев предъявленный Алексеем документ детектива страховой фирмы, сказала только, что Гостенин жил тихо, порядка никогда не нарушал и если водил к себе гостей, то она за ними не присматривала — мол, нынче у нас полная свобода, и каждый, если он не нарушает порядка и не ущемляет права соседей на отдых, волен заниматься тем, чем ему вздумается. Относительно полной свободы Макаров, естественно, ей не поверил. Он предпринял титанические усилия, чтобы разговорить женщину, подарил припасённую шоколадку, вспомнил несколько анекдотов и слухи, которые якобы ходили об утопленнике по городу, но все было бесполезно. Как бы невзначай обронённая вполне, впрочем, доброжелательно отнёсшейся к нему медсестрой фраза, что работу в их городе найти трудно и потому даже не самая завидная должность дежурной медсёстры является желанной для многих, — эта фраза окончательно расставила все по своим местам, вынудив Макарова отказаться от бесплодных попыток убедить женщину поделиться с ним своими наблюдениями.

Сохранить надежду что-либо выведать помогли лишь слова, сказанные дежурной по корпусу в самом конце их беседы. «Я-то сама в тот день, когда погиб интересующий вас молодой человек, не дежурила, не моя была смена; но тут где-то ходит уборщица, Вера Васильевна, они две у нас посменно работают — дневная и ночная, — вы уж лучше, если вам очень надо что-то узнать, спросите у неё».

На то, чтобы отыскать дневную уборщицу корпуса номер семнадцать, много времени не потребовалось. Макаров даже не успел задуматься над тем, где поискать её, по какой из многочисленных лесенок подняться, когда увидел мелькнувший впереди силуэт грузной женщины в белом халате. Она прошла по коридору мимо большого, устланного коврами холла с кожаными креслами и диванами, отделявшего комнату дежурной медсёстры от остальных, и скрылась из виду. Макаров решил, что женщина вышла на улицу, и поспешил следом. Действительно, с крыльца он сразу увидел её, развешивавшую в углу двора, на невысоком заборе, коврики.

— Добрый день, — поздоровался Алексей с высокой пожилой женщиной крестьянской наружности, мельком вопросительно взглянувшей на него через плечо, но не прекратившей работать. — Я бы хотел поговорить с вами, если не возражаете.

— Здравствуйте, — вежливо отозвалась женщина, — минутку, я сейчас закончу. Подождите, если не очень торопитесь, на лавочке.

— Что вы хотели? — спросила она, обметя веником развешанные на заборе пять или шесть ковриков и приблизившись к расположившемуся на скамейке у входа в корпус Макарову.

— Я бы хотел немного побеседовать с вами, — сказал Макаров, вставая. — Может быть, вы присядете? — он указал жестом на очень удобную, красивую скамейку под раскидистым деревом, где только что сидел сам.

— Вообще-то у меня работы много, — ответила женщина, — но если ненадолго… — она со вздохом опустилась на сиденье. — Ноги устают, — пожаловалась, глядя на Алексея снизу вверх спокойными голубыми глазами, — семь километров каждый день пешком хожу сюда, от деревни-то. Сейчас ещё ничего, сухо, а осенью, когда дожди, или. зимой — тяжело, годы…

— Семь километров пешком каждый день! — восхищённо повторил Алексей. — И ещё потом целый день работаете?.. Ну, я вам скажу! Тут и у молодого-то ноги заболят. — Он смотрел на пожилую женщину с добрым, простым лицом, не в силах скрыть изумления.