Мануэль де Педролу - Замурованное поколение

— Ладно, я оставлю его в привратницкой.

На ходу отдает ключ привратнице, и та улыбается ей льстиво, чуть ли не церемонно. Улыбка эта щедро оплачивается в конце месяца.

— Теперь надо поймать такси.

Но на улице их всегда целая вереница, за исключением воскресных вечеров, когда их забирают на футбол. Совсем оскотинился наш город. Или мы все вместе сделали его таким, не знаю.

Сегодня нас поменьше. Кое-кто устал, пал духом. Сосчитать трудно, но, по-моему, нас не больше ста. И все же площадь кишит народом. Возле бара на углу улицы Арибау, неподалеку от остановки автобуса на Кастельдефельс, к нам присоединилась толпа зевак… Может, кто-нибудь из них и пойдет за нами? Но все боятся.

И я тоже. И Рената. Ухватилась за мою руку, точно за якорь спасения. Кивает на одетых в мундиры:

— Они не нападут?

— Если мы не дадим повода, может, и нет…

Те как будто смущены, прохаживаются по другой стороне площади между своими «джипами», настороженно прислушиваясь, не выкрикнут ли какой-нибудь подрывной лозунг. Но мы молча собираемся перед закрытыми воротами. Иногда, в дни занятий, здесь бывает и побольше народу.

— Алехо!

Это Кортет, невероятно длинный, он все еще растет. По обыкновению он пришел с книжкой в кармане: наверняка какой-нибудь роман о войне. Он читал их все.

— Ола! Что случилось? Почему так мало?

— Сам удивляюсь. Чего доброго, подались в Астурию.

Смеется недолго и невесело.

— Не видал Ровиреса?

— Мы только что пришли.

Он смотрит на девушку, пока мы пробираемся между группами парней в постепенно густеющей толпе. Небрежно представляю их друг другу:

— Это Рената, из наших. Кортет.

— Ола! Что-то я тебя здесь не встречал…

Она открывает рот, но я опережаю ее.

— Она с экономического.

Есть и другие девушки, десятка два, среди них Рамона Улья, она сидит на подножке одного из считанных автомобилей, паркующихся у стен. Когда она сидит, незаметно, что она беременна.

— Что известно о тех?

Он пожимает плечами. Никаких известий. Все глухо, ждут приговора.

— Эй, Фаррас, Кортет! Сюда!

Подходит целая ватага, но я знаю только Монфульеду и Альберто Серра. Ничего удивительного: за весь учебный год появлялся на факультете раз десять, не больше. И то, конечно, только чтобы пошуметь.

— Не знаете, чего мы ждем?

— Чтобы кто-нибудь решился.

— В одиннадцать они уже были здесь…

— Есть приказ перегруппироваться в нижней части Пасео-де-Грасиа…

Говорят все сразу, недоговаривая, но мы друг друга понимаем. Рената наконец отпустила мою руку, и похоже, ей передается с трудом сдерживаемое возбуждение остальных.

— Троих вчера отпустили…

— Да, кажется, их освободили.

— Но девять осталось.

— Кого отпустили?

— Один из них — Багес. Я его только что видел…

Там, дальше, кто-то подает знак, и, несмотря на приказ не шуметь, кто-то другой кричит:

— Вперед, ребята!

Та сторона уже двинулась к Ронде. Теперь кажется, что народу больше, — наверно, оттого, что мы в середине.

— Пошли, Рена.

Кортет становится рядом с ней по другую сторону; он говорит ей что-то, и она улыбается. Потом идем молча. Друг за другом, по четыре-пять человек в шеренге, пересекаем улицу; автомобили останавливаются, хотя регулировщик показал им, что путь свободен.

Из автомобилей выглядывают лица любопытных. Один из автомобилей — с иностранным номером: округ Колумбия, США. Обе женщины довольно красивые. Дерьмовые американцы!

Один из зевак, стоящий возле бара, говорит:

— Вперед, парни!

Но сам остается стоять на тротуаре. Пусть другие потрудятся.

— Глядите!

Услышав сзади этот возглас, я оборачиваюсь. Толпа людей в мундирах бежит к «джипам»; одна машина трогается. Интересно, что они будут делать.

Колонна выливается на Ронду и следует по мостовой навстречу движению. Приказ — идти соблюдая порядок, но как-то все же обращать на себя внимание, чтобы манифестация не прошла незамеченной.

На многих балконах полно людей, будто проходит церковная процессия, из лавок вышли продавщицы. Должно быть, они нас ждали. Вчера одна из них присоединилась к нам, пошла как была — в форменном голубом платье. Скорей всего, ее уволили.

— Хорошо бы спеть, — бормочет Кортет.

— Но что?

— Что угодно. Для бодрости.

Рамона Улья идет в рядах, хоть ей это нелегко. Ее муж, один из наших, был арестован позавчера. Если его скоро не выпустят, девчонке придется туго: чтобы учиться, они оба работают.

«Джипы» идут рядом с нами по другой полосе мостовой, и какое-то мгновение кажется, будто они нас эскортируют.

— Что-то они приготовили нам сегодня?

— Увидим.

Ясно одно: домой вернутся не все. Но «джипы» проходят стороной, удаляются к площади Каталонии, набитые людьми, которые, возможно, предпочли бы находиться в эту минуту в другой части города.

Мы останавливаем движение на улице Бальмес: автокар резко тормозит, едва не врезавшись в голову колонны. Регулировщик сбегает на мостовую с тротуара, где он как будто прятался, и отчаянно свистит. Размахивает руками — ни дать ни взять марионетка. Мы не обращаем внимания.

Рената замечает:

— Все проходит очень мирно.

— Подожди, еще не конец.

Но мы пересекаем и площадь Каталонии, и никто не заступает нам путь. Вытянув шею, я вижу Баррильса, коммуниста, он идет впереди, справа, прямой и торжественный, как новобранец на первом в жизни параде. Он из военной семьи. Рядом с ним идет сын Розендо Торреса. У меня такое впечатление, что позади нас колонна удлиняется. Возможно, некоторые из зевак наконец решились. Но повсюду — только молодые лица.

— Какая она толстая, правда?

— Что ты говоришь?

Рената придвигается ко мне поближе и повторяет. Она все еще не поняла, в каком положении Рамона Улья.

— Да. Она храбрая, правда?

Рената утвердительно кивает, и мы оба улыбаемся — как мне кажется, сами не зная почему. Она идет как-то неуклюже, неизящно, подлаживаясь под медленный шаг идущих в колонне. К тому же она не привыкла ходить на средних каблуках.

— Не жалеешь, что пошла?

— Нет, ни капельки.

Конечно, она самая хорошенькая. Настоящая женщина здесь — это она, хотя некоторые из моих однокашниц и старше ее. Одета она тоже лучше их.

По колонне словно волна катится. Парни оборачиваются и говорят что-то идущим сзади. Все вдруг начинают волноваться. Наконец новость доходит и до нас:

— На площади Уркинаоне двадцать грузовиков!

Потом выясняется, что это, как всегда, «джипы».

Должно быть, загородили всю площадь. Подсчитываю в уме: человек сто двадцать. Рената спрашивает:

— Думаешь, они нападут на нас?

Но в лице она не изменилась. Как и другие, она идет вперед, чувствуя себя под защитой всех тех, кто идет рядом, под защитой наших товарищей.