Мануэль де Педролу - Замурованное поколение

Пока мы ужинали в небольшой комнатке, служившей и столовой, и гостиной, так как квартира была маленькая — и не из-за моей жадности, а из-за того, что она сама не любила слишком больших квартир, ведь они требуют служанки или хотя бы приходящей прислуги, — я рассказал Марии Кларе об Алехо и его фотографиях. Разумеется, не стал распространяться о фотографии убитого, имени которого я не упомянул, а говорил только о снимках девушки. Не то чтоб я не доверял Марии Кларе. Мы были знакомы уже три с половиной года, и я знал ее как особу не болтливую и даже как хорошую советчицу, ведь продажная любовь не составляет прерогативу примитивных, умственно отсталых женщин, как полагают некоторые. Наоборот, Мария Клара обладала врожденным благородством манер и таким пониманием многих вещей, которому позавидовали бы и честные женщины более высокого положения. Стало быть, я знал, что могу рассчитывать на ее благоразумие и что секреты, поверенные Марии Кларе, не будут разглашены, но, несмотря на это, не мог забыть, что она не член нашей семьи и союз наш не будет продолжаться всю жизнь. Поэтому я соблюдал известную осторожность в этом весьма деликатном деле, даже та помощь, которой я от нее хотел, не обязывала раскрываться перед ней до конца. Достаточно было поговорить о фотографиях незнакомки, что я и сделал.

— Грязные фотографии? — переспросила она, оставляя бокал, из которого потягивала пенедесский кларет. — Что ты этим хочешь сказать?

Я объяснил ей, что имел в виду, и описал кое-какие детали, изображенные на фотографиях. Но она, казалось, не обратила особого внимания на мои слова.

— Судя по тому, что ты говоришь, они не должны сильно отличаться от тех, которые публикуются во многих журналах, особенно в киножурналах.

Мария Клара была большая любительница подобных изданий, и у нее всегда имелась пачка еженедельных журналов со всевозможными сплетнями из области десятого искусства. Она даже встала из-за стола и принесла несколько экземпляров.

— Посмотри…

И показала с полдюжины не очень приличных картинок, оправдывающих сдержанность многих в отношении кино. Подписи под картинками поясняли, что это кадры из фильмов: задранные юбки, голые бедра, неприлично глубокие вырезы блузок.

— Они такие? — спросила Мария Клара.

— Ну… не совсем.

Фотографии, которые я рассматривал, представляли собой лишь один кадр, выхваченный из общего контекста. Один из фильмов я даже видел, но на кадр, помещенный в журнале, не обратил внимания; возможно, он не вызвал у меня никаких эмоций потому, что в фильме он никак не был выделен. Девушка прыгает через высокую стену, и юбка у нее задралась чуть ли не выше головы, но это вполне естественное движение, и оно запечатлено камерой, чтобы все на экране было как в жизни. То же самое можно сказать и о другом кадре, в котором, судя по всему, девушка идет одетая по морской отмели в час отлива и лишь чуть-чуть приподнимает юбку, чтобы не замочить ее; Мария Клара подтвердила, что в фильме так все и есть. Не скажу, чтобы эти кадры, в отдельности, не пробуждали нездорового интереса, но первоначальный замысел был иным. Кинокамеpa — вроде сетчатки человеческого глаза, она регистрирует сцены, и забавные, и отталкивающие, точно так же как происходило бы с человеком, прогуливающимся по городу. Можно подкараулить девушку, когда она сидит на скамейке, положив ногу на ногу, и нечаянно показывает одну из резинок, но неподалеку вдруг окажутся играющие мальчишки и какой-нибудь старик будет сидеть и смотреть, пуская слюни… Естественно, фильм никогда не показывает сразу все происходящие одновременно события, сцены располагают в определенном порядке, выбирают в зависимости от режиссерской задачи, но действие-то развертывается в мире реальных людей, оно должно рассказывать о различных сторонах повседневной жизни, и это обязывает автора включать в фильм любые образы и картины, характеризующие эту жизнь.

Иное дело — Алехо: он преднамеренно выбрал определенные сцены, вырванные из жизни, те моменты, когда девушки одеваются или раздеваются и представляют собой разве что объект чистой анатомии. Вернее, не совсем чистой, потому что откровенной наготы недостаточно, ее надо обработать, подчеркнуть и одновременно усилить представление о ее недозволенности, о ее тайне, сделать ее возбуждающей. В общем, как я сказал Марии Кларе, фотографии моего сына были более рискованными.

— В них нет естественности, — пояснил я. — Положение модели — нарочитое, и он использует детали, которых я здесь не вижу: чулки, пояс… и все это столь же прикрывает, сколь обнажает.

— Не скажи, — улыбнулась она, — есть такие фильмы, которые только из-за этого и смотрят. Когда я прошлым летом была за границей… Да я тебе, кажется, об этом рассказывала.

— Да, ты мне рассказывала. Я знаю, что бывают такие фильмы и даже похуже. Есть и журналы там, у них, которые публикуют только «художественные» фотографии. Но у авторов подобных творений есть хотя бы одно оправдание, пусть безнравственное: на эту продукцию находятся покупатели. У Алехо их нет; стало быть, испорчен он сам.

— Но почему, Ансельмо? Ты не преувеличиваешь? В его возрасте ты, наверно, тоже всем интересовался…

— Это был другой интерес, — возразил я. — Мне нравились девушки и, как тебе известно, продолжают нравиться и сейчас. Да что там! Я врач, а не монах, и знаю, какую важную роль в нашей жизни играет секс. И ты это знаешь. Это знают все нормальные порядочные люди. А у моего сына я вижу отклонение, он проявляет интерес… как бы тебе сказать… интерес соглядатая. И кроме того, — добавил я, — мне бы хотелось узнать, что это за девица. Мы предоставили мальчику слишком большую свободу, или Алехо сам ее взял, что, в общем-то, одно и то же, а теперь не имеем ни малейшего представления о его знакомствах. Сама понимаешь, если начну расспрашивать… Поэтому и рассказал тебе об этом деле, ты можешь помочь. Никому, кроме тебя, и довериться не могу.

— А чем я могу помочь тебе? — спросила она. — Ты думаешь, это кто-нибудь из моих знакомых?..

— Нет. Она… Ну, в общем, у меня нет оснований так думать.

Я чуть не сказал, что девушка намного моложе ее, и это было бы ошибкой. Разумеется, я прекрасно знал, что Марии Кларе тридцать один год, но все равно едва ли ей понравилось бы упоминание о том, что какой-то девице нет и двадцати. Да это было бы и несколько несправедливо, потому что Мария Клара сумела удивительно сохраниться. Очевидно, подвергает себя всяческим ограничениям, соблюдает режим и не жалеет денег на Институт красоты, ну что ж тут странного?

— Мне пришло в голову, — продолжал я, — что ты, вероятно, могла бы очень осторожно предпринять некоторые шаги. Он тебя не знает, как, надо думать, и остальные члены моей семьи. Я бы дал тебе…