Мануэль де Педролу - Замурованное поколение

Перед ним лежала открытая тетрадь, но это могло быть все что угодно, а вдаваться в объяснения он не счел нужным. Эта манера приводила меня в отчаяние, и Алехо это знал, но продолжал в том же духе. Иногда я спрашиваю себя: а может, его цель в том и заключается, чтобы доводить нас до отчаяния? Я сдержался, насколько смог, и лишь сказал ему не без некоторой иронии:

— Работай, работай. Не буду тебе мешать.

Когда я проходил через гостиную, направляясь в кабинет, Бернардина подняла глаза от журнала:

— Сегодня ты пропустил интересный случай…

Разумеется, я знал, о чем она мне расскажет, она и Эмма всегда подробно излагали мне такие программы. Так что я был подготовлен.

— Какой случай?

— Девушка разыскивает отца. Речь идет, по всей вероятности, о солдате, который во время войны познакомился с ее матерью в небольшом местечке… Как оно называется, Эмма?

— Тальядель. Ты ведь бывал там… Может, ты его знаешь. Его тоже звали Ансельмо, Ансельмо Гасуль. Это довольно редкое имя.

— Я знал одного Гасуля, сержанта. Но имени не помню… И что произошло?

— У нее родился ребенок.

И они вдвоем рассказали мне историю со всеми подробностями. Я пожал плечами.

— А что тут интересного?

— Такие вещи часто случаются, когда идет война, не правда ли, папа? — услышал я за спиной голос Алехо.

Я не слышал, как он подошел, наверно потому, что он остановился в дверях, но, когда я обернулся, меня удивило выражение его лица, вернее, глаз. Они были какие-то слишком уж хитрые, слишком взрослые и будто таили в себе такое знание жизни, которое едва ли можно было в нем заподозрить.

— Ты-то что знаешь?

— Да все говорят, — пояснил он почти дружелюбно; только глаза его горели тревожным огнем. — О солдатах и говорить нечего, они совсем теряют чувство ответственности, но, как видно, и женщин здорово распаляет всякая там перестрелка…

— Алехо! — разом воскликнули Бернардина и я. Она — с изумлением, я — с возмущением.

— Ты что, разговариваешь со своими приятелями? К сожалению, я не могу контролировать тебя всюду, где ты бываешь, но уж дома изволь выбирать выражения. Если не уважаешь меня, уважай мать и тетку.

— Они тоже вполне совершеннолетние, — сердито возразил он.

— Но им не нравится грубость.

— Елки-палки, только и сказал, что женщина тоже…

— Замолчи! Не стоило тебе выходить из своей комнаты ради этого.

Он слегка пожал плечами, отступил назад, но сразу же остановился.

— А потом будете говорить, что я с вами мало общаюсь… Да вам и сказать-то ничего нельзя.

И, не дожидаясь ответа, ушел. А обе женщины и я, мы только переглянулись, совсем огорошенные. Да, этот мальчик — твердый орешек, и, как бы ни было неприятно, нам придется поговорить по душам, и чем скорее, тем лучше. Если разобраться, он зашел слишком далеко, и если так пойдет и дальше, то в один прекрасный день он преподнесет такое, что история с фотографиями покажется еще детскими игрушками. Надо его приостановить. Только не сейчас. В ту минуту у меня не хватило бы духу выдержать тягостную сцену; к тому же я знал по опыту, что присутствие женщин все на свете усложняет. Надо поговорить с глазу на глаз или, по выражению Марии Клары, как мужчина с мужчиной.

Я укрылся в своем кабинете. После разговора с Алехо я ощущал какое-то напряжение, нервничал, и мой интерес к дочери Флоры как будто поубавился. Ведь речь шла о временах давно прошедших, и девушка эта, будь она хоть сто раз моей дочерью, не являлась членом нашей семьи, не входила в круг моих сегодняшних забот, и само ее существование было пока что совсем чуждо для меня, и если поначалу я ее признал, то теперь, пожалуй, отвергал, скорей всего из чувства самозащиты, без которого мы не могли бы решать наши жизненные проблемы, они бы нас просто захлестнули. Теперь это приключение двадцатичетырехлетней давности казалось мне нереальным, как будто оно случилось не со мной, а мне о нем кто-то поведал со всеми подробностями.

Но нет, это случилось со мной, это был кусок моего прошлого, и я в этом убедился, когда заглянул в тетрадь, хранившуюся за медицинскими справочниками, вместе с двумя романами, которые я написал, но не напечатал. Это была толстая тетрадь в черной обложке, в одну восьмую листа, очень потрепанная, ведь три года я таскал ее в кармане. Углы совсем обтрепались, а листки за столько лет пожелтели. Местами нелегко стало разобрать написанное, особенно если я писал карандашом, а таких страниц оказалось немало.

Я быстро пролистал тетрадь до конца, до записей, относящихся к началу зимы тридцать восьмого года. По-видимому, в то время событий было особенно много, записи этих последних месяцев занимали страниц сорок, хотя я всегда ограничивался регистрацией фактов, обходясь без особых комментариев.

Судя по дневнику, знакомство с Флорой состоялось третьего ноября, на следующий день после нашего прибытия в ее деревушку, где мы простояли одиннадцать дней. Я впервые увидел ее, когда шел с товарищем в лагерь по дороге, соединявшей деревню с шоссе. Девушка несла мешок травы кроликам, как она сама нам сообщила, и рассмеялась, когда мы предложили помочь ей; но все равно мы вместе прошли до ворот ее дома и там расстались. Селение было невелико, и ничего странного не было в том, что назавтра мы снова повстречались. На этот раз она шла к фонтану на площади, где обычно собирались люди, хотя в большинстве хозяйств, как я потом узнал, имелись свои колодцы и цистерны для сбора дождевой воды. Она разрешила мне проводить ее до фонтана и обратно, и, так как через два дня было воскресенье, мы договорились провести его вместе, то есть она согласилась, чтобы я пошел с ней и ее подружками в ближайший город, где было кино.

Встреча не состоялась, потому что меня с утра отрядили на доставку продовольствия. Мы должны были доставить продукты из Игуалады, нашей ближайшей базы, если не считать Серверу, которая в основном снабжала нас в те дни, и мы полагали, что к полудню вернемся. Но в пути машина испортилась, и в местечко мы вернулись лишь в шесть часов. Конечно, Флора и ее подруги ждать меня не стали.

На другой день я попросил у нее прощения, но ей уже было известно, что машина сломалась, и мне не пришлось убеждать, что я не обманул ее. Она согласилась погулять со мной в тот же вечер, но вышло еще удачнее: оказалось, что ей надо в Таррегу за покупками, и мы пошли туда вместе. По дороге она рассказала мне, что у нее был жених, который погиб на фронте, но она не сказала, конечно, что была с ним близка. Когда мы возвращались — на этот раз она разрешила мне нести сумку, — уже совсем стемнело. Перед нами шло несколько солдат, но они шли быстро, и вскоре мы остались на дороге одни.

Возле какого-то строения, не то хижины, не то часовни, неподалеку от хутора, она позволила мне поцеловать себя, и, надо сказать, раньше, чем я ожидал; но, когда я дал волю рукам, она воспротивилась. Правда, место было совсем неподходящее, да и холод стоял порядочный. Но она сказала только, что мы еще мало друг друга знаем.