Мануэль де Педролу - Замурованное поколение

Мне повезло: вопреки моим ожиданиям в баре почти никого не было. За стойкой сидела девушка в черном платье, та же самая, что накануне, или, может, другая, я не особенно всматривался в ее лицо, а теперь, при дневном освещении, все вообще выглядело иначе. В конце стойки сидела какая-то парочка на странных стульях, подвешенных цепями к потолку. Они, склонились друг к другу и были заняты только своим тихим разговором. Их присутствие мне не мешало.

Я подошел к стойке, но садиться не стал, эти сиденья, или как их еще назвать, казались ненадежными, и девушка приветливо улыбнулась заученной улыбкой, как улыбаются те, кто по должности обязан встречать улыбкой каждого посетителя.

— Коньяк, — попросил я.

Она спросила, какой марки, но мне в тот момент было все равно, и я предоставил выбор ей, что, кажется, ей понравилось, потому что она смогла подать один из самых дорогих, как выяснилось при расчете. Я поставил пустую рюмку на стойку и, когда она ее забирала, спросил:

— Алехо не приходил?

Вопрос нисколько не удивил ее, потому что она тотчас ответила:

— Нет, он по утрам не приходит.

— А вы знаете, о ком я спрашиваю? Алехо Фаррас.

— Так его фамилия Фаррас? Я и не знала. Молодой парень, лет двадцати, студент…

— Да-да, он самый, — подтвердил я. А так как девушка казалась любезной и расположенной к разговору, не таившему для нее никаких подвохов, я добавил: — А Рената? Ее тоже нет?

— Она приходит в семь. — Естественное любопытство заставило ее спросить меня: — А вы их друг? Я вас никогда здесь не видела…

— Это верно, не видели, — улыбнулся я. — По крайней мере в этот час. — И, набравшись смелости, спросил: — А что, они все так же дружны? Я давно их не видел…

— Как два голубка, — ответила она смеясь. — Смотреть и то сладко.

Но было ясно, что последнее она добавила для красного словца.

Прекрасно. Я получил то, что хотел, без всяких усилий, за одну порцию коньяка; однако это открытие не принесло мне никакого удовлетворения, скорей, наоборот. Теперь, когда я покидал бар, пробыв в нем не более десяти минут, я понял, что шел туда не с намерением подтвердить свои подозрения, а с надеждой, что они окажутся беспочвенными. Достаточно было девушке сказать, что она не знает никакого Алехо, или, если знает, отрицать его знакомство с Ренатой, чтобы я еще раз пересмотрел это дело и обрел доверие к Ренате. Но теперь это было невозможно. Рената и Алехо состоят в любовной связи и каким-то образом завладели кусочком моего прошлого — неизвестно с какой целью… Как неизвестно? Просто-напросто хотели вытянуть из меня деньги, шантажировать, живьем ощипать…

Я задыхался от негодования. Мало того, что Алехо убийца — а это, наверное, так и есть, — мало того, что он в таком возрасте имел нахальство завести любовницу, которую, может быть, еще и эксплуатировал — я и этому не удивился бы, — так он в своем бесстыдстве, в своей наглости доходит до того, что отрекается от отца, пытается угрожать ему, вымогать у него деньги… Как могло получиться такое чудовище? И почему он меня так ненавидит? Ведь надо было именно ненавидеть меня, чтобы затеять весь этот обман, чтобы укусить руку, которая его кормит, которая его ласкала… Если бы в тот момент он оказался передо мной, я надавал бы ему пощечин, избил бы без всякой жалости, чтобы он выплюнул весь тот яд, который ему кто-то впрыснул. Но еще будет время с ним посчитаться; я его заставлю признаться во всем. Сегодня же, за обедом.

Разумеется, ничего не произошло. Приступ возмущения понемногу стал утихать, и через несколько минут, ведя машину по улицам с оживленным движением, я признал, что насилие ни к чему не приведет, даже, пожалуй, все испортит, как всегда бывает, а кроме того, у меня еще не было неопровержимых доказательств. А вдруг я был введен в заблуждение внешними приметами, которые могли оказаться и ложными, несмотря на их кажущуюся достоверность? Пусть Алехо и Рената знакомы, пусть они любовники, это еще ничего не доказывает. «Ничто не свидетельствует против моего сына», — сказал я себе. Нельзя исключать и того, что он, узнав об этом эпизоде из времен моей молодости (надо еще выяснить, как), рассказал об этом девушке по простоте душевной, которая заставляет нас верить всем, кого мы любим, хоть любовь эта зачастую лишь отражение наших собственных добрых чувств, коварный мираж, жертвой которого мы становимся по неопытности, — в общем, он ей рассказал, а она уже на свой страх и риск решила использовать эти сведения в своих целях. Эту возможность не следовало сбрасывать со счетов и в том случае, если она действовала при его попустительстве, сделав его своим сообщником при помощи любовного шантажа, не менее опасного, чем тот, который она задумала, чтобы растрясти мой кошелек. Конечно, это авантюристка, которая зачаровала его своей близостью, своим обаянием. Я вполне мог его понять, поговорив с ней: это девушка ловкая, с большим тактом, и завоевать такого юнца, как Алехо, для нее — детская игра.

Тогда все меняется. Мой сын становится жертвой, и такой жертвой, которая из-за этой передряги могла оказаться в еще худшем положении, чем я, даже если бы случай не привел меня к раскрытию обмана. Я мог потерять только что часть денег или даже все мои деньги, если бы понадобилось, что, однако, сомнительно, но я был уверен, что Бернардина, если б уж пришлось сказать ей правду, сумела бы понять и простить такое давнее юношеское прегрешение, совершенное до встречи с ней; а вот он, наоборот, мог потерять все: жизненные иллюзии, доверие, честность — основу наших отношений с людьми, способность любить достойную, честную девушку, которая в будущем вошла бы в его жизнь.

Необходимо было действовать осторожно, ничего не форсировать, так как теперь мне казалось, что я имею дело не с преступником, а с больным; больному же возвращают здоровье терпеливо, не насилуя природу, но поддерживая защитные силы организма, постепенно заступая путь болезни. Меня ждет работа долгая, требующая терпения, постоянного внимания и любви…

Но мне не давал покоя первый вопрос: откуда он узнал о моей связи с Флорой? Этого я никак не мог понять; надо было успокоиться, хорошенько подумать, пораскинуть умом. Мне вспомнилось, что дома я не раз рассказывал о войне, намекал на мои приключения и наверняка упоминал Тальядель, как один из населенных пунктов, где мы останавливались, отступая к городу. Но этого, конечно, было недостаточно. Алехо знал или мог знать, что я провел несколько дней в этой деревне округа Сегарра, но не более того. Потом, когда я уже подъезжал к кафе «Парельяда» — было еще рано и, поколесив по городу, я решил заехать за Бернардиной и Эммой, — меня вдруг поразила другая мысль. Девушка — из Лериды, об этом недвусмысленно свидетельствует ее акцент, пусть и сглаженный четырьмя годами жизни в Барселоне. Возможно, она родом из того же селения, могла знать Флору — там все друг друга знают — и узнать о ее связи с солдатом, сама Флора могла ей об этом сказать при случае, а может, кто-нибудь видел, как мы ходили на гумно, и потом это стало известно всем. Правда, в то время Рената еще не родилась, но она могла узнать об этом, когда подросла, от своих родных: такие сплетни переходят из уст в уста и передаются из поколения в поколение, какой-нибудь случай мог заставить вспомнить о них. И если мой сын когда-нибудь упомянул о том, что я бывал в Тальяделе, а это естественно, и раз девушка оттуда родом, то она могла это запомнить, учесть, что я врач, что служил в интендантских частях, запомнить примерное время нашего пребывания в деревне и мое имя и сообразить, что отец ее дружка и соблазнитель Флоры могут оказаться одним и тем же лицом. Во всяком случае, можно было попробовать — написать это письмо и посмотреть, что получится. И она не просчиталась.