Мануэль де Педролу - Замурованное поколение

Она, видимо, заметила, что выражение моего лица немного изменилось, потому что вытянула руку вперед, словно отталкивая что-то надвигавшееся на нее.

— О нет, не подумайте!.. Заведение в высшей степени приличное, я хочу уйти оттуда не из-за этого. Просто трудная работа, бывает ночная смена. Я никак к этому не могу привыкнуть.

— Это не вполне подходящая работа для девушки, — подчеркнул я, как бы соглашаясь с ней. — Я знаю, многое преувеличивают, и наше поведение зависит чаще всего от нашего характера, от наших склонностей, а не от обстановки… Не сердитесь, что я так говорю.

— Я не сержусь, — отозвалась она. — Я понимаю, что вы говорите это из добрых побуждений. И если бы не долг, о котором я говорила, я бы не ушла из парфюмерного магазина.

— А велик ли долг?

— Для меня — да. — Она как будто поколебалась, удобно ли называть точную сумму, но все же сказала: — Около двадцати пяти тысяч песет. Думаю, я могла бы и не отдавать долг, ведь у меня за душой ни гроша, как с меня взыщешь? Но это было бы нехорошо. Если бы мать оставила мне не долги, а деньги, я бы их приняла. Значит, и долг надо признать.

«Но это немалые деньги», — подумал я. Непонятно, каким образом крестьянка, которая, вне всякого сомнения, жила скромно и работала до последнего дня, могла задолжать такую значительную сумму, да и кто мог рискнуть доверить ей столько денег, раз у нее не было, достаточного имущества в обеспечение долга. Мне хотелось продолжать расспросы, но я подумал, что при всем своем добром расположении она может посчитать такое любопытство нескромным. Да это обстоятельство и не было такое уж важное, чтобы его срочно выяснять; можно подождать более удобного случая спросить, если мы с ней еще раз встретимся, но я в этом совсем не уверен: мне надо убедиться в некоторых фактах — хоть я и считал, что проверка подтвердит ее слова, но для очистки совести считал проверку необходимой.

Я не сомневался, что эта девушка действительно моя дочь. Она искренна и откровенна, и все, что она знает, все изложенные ею в письме и в беседе факты соответствуют действительности. Я даже склонен считать, что она не очень старается убедить меня в чем бы то ни было, пользуясь теми скудными данными, которыми располагает; так она поступила бы, если бы ей не терпелось развеять у меня всякие сомнения. Фальсификаторы — это я знаю по опыту — обычно выдают себя тем, что приводят слишком много доказательств. О Ренате сказать этого никак нельзя.

Но, с другой стороны, хоть я и верил ей, мои отеческие чувства не вспыхнули с такой силой, как я ожидал. Скорей всего, потому, что я не знал ее раньше, особенно в детстве, и никакие нежные воспоминания не воздействовали на мое воображение. У нас не было ничего общего. Мы были чужими, и тот факт, что я ее зачал в этой ситуации ничего не менял. Не сомневаюсь, если бы я нашел ее беспомощной, если бы она оказалась девушкой с другим характером, ну, скажем, безоружной, то наверняка я отнесся бы к ней иначе, поддался бы порыву сострадания, а его легко спутать с отеческими чувствами, которые я, как мне казалось, должен был к ней испытывать. Но она не была беспомощной девушкой, слабым существом, нуждающимся в моей поддержке, моей помощи или моей любви. Наоборот, все заставляло предполагать, что она умеет постоять за себя и привыкла это делать. В ней ощущалась уверенность в себе, которая вовсе не располагала ни к состраданию, ни к покровительству.

А тут еще ее работа, ее образ жизни. Говорить она могла что угодно, и было вполне естественно, что она пытается строить из себя невинную девушку, но ничто не мешало мне усомниться в ее невинности. Держалась она просто и непринужденно, смею сказать, свободно; особа ее возраста и даже более зрелая может научиться этому лишь в результате длительного общения с людьми, когда накопит много опыта, причем и такого, о котором тяжело вспоминать и в котором трудно признаться. Короткая беседа с ней показала мне, что эта девушка привыкла к общению с мужчинами, что она может приспосабливаться и держаться непринужденно в любой обстановке, при любых обстоятельствах. Не хочу сказать, что в ней чувствовалось нечто предосудительное, она не была особой такого сорта, и это говорило в ее пользу, если, как я подозревал, она и вела не такую скромную жизнь, какой мы ждем от одинокой девушки. Не говоря об этом, должен добавить, что она слишком хорошенькая и обаятельная, чтобы я не почувствовал ее женственности, и в той среде, в какой она вращалась, неизбежно должна была этим пользоваться, извлекая для себя выгоду. Есть у нее долг или нет, она не согласилась бы на такую работу, если бы придерживалась строгой морали. В общем, я понимал, что у нее такой строгости не было, а отсюда напрашивалась мысль, что ей трудно удержаться и от использования своих возможностей.

Этот достаточно разумный довод превратился почти в уверенность, когда через минуту я, распрощавшись с ней, пошел к выходу. В коридоре, у стены, валялся на полу окурок сигареты. Прежде я его не заметил, но это не значило, что его там не было, я мог просто не обратить на него внимания, хотя он и резко выделялся на светлом мозаичном паркете, безукоризненно чистом, как и пол во всей квартире. Лицо, обитавшее в ней, в данном случае Рената, судя по всему, обладает такими качествами, как хозяйственность и чистоплотность, весьма ценными для хозяйки дома, которые соединялись с другими несомненными достоинствами: обаянием, красотой, обходительностью… Как раз это и привлекло мое внимание. Паркет был натерт недавно, может быть накануне вечером или даже в то самое утро, и тот, кто это сделал, не мог не заметить окурка. Тогда не оставалось ничего другого, как признать, что окурок был брошен после уборки, возможно ночью или утром, и к этому надо добавить, что это сделала не она сама и вообще не женщина, потому что на окурке не было следов помады. Когда мы уже подходили к двери, мне вдруг пришел, в голову еще один вопрос:

— А давно уехали ваши друзья, хозяева квартиры?

— Недели три назад, — ответила она, идя за мной. — Они оба музыканты, понимаете? Вот и путешествуют. Сейчас они за границей.

— Значит, вы живете одна… — продолжал я беззаботным тоном. — И гостей принимаете не часто.

Когда я обернулся, она улыбалась своей обычной улыбкой.

— У меня мало друзей. Хотя, глядя на меня, этого не скажешь, я с трудом завожу друзей. Наверно, у меня склонность к одиночеству…

— Действительно, этого не подумаешь. Правду говорят, внешность обманчива.

— Конечно, — согласилась она.

— А как же вы проводите свободное время? — поинтересовался я. — Не работаете же вы целый день…

— Нет. Я уже говорила, что у меня бывает ночная смена, от семи вечера до закрытия. И я много сплю. — Она засмеялась и добавила: — Наверное, все еще отсыпаюсь. В деревне никогда не поспишь вволю. Кроме того, я много читаю. Не хочется отставать от жизни. Меня взяли из школы в двенадцать лет, а мне всегда нравилось учиться.