Мануэль де Педролу - Замурованное поколение

— Поезд в восемь. Разве ты не придешь проводить меня?

Я не отвечаю. Незнакомец, сидящий чуть поодаль, говорит Нине:

— Я гляжу, про политика-то больше не пишут…

— Какого политика?

Он удивляется. Я краешком глаза смотрю на них.

— Вот тебе на! Ты разве не знаешь, что его убили?

Та слегка пожимает плечами, груди ее колышутся под черным платьем, здесь все девушки носят такие.

— Может, оно и так. Но я же не читаю газет…

Незнакомец оборачивается к нам:

— Эта, должно быть, читает только программу телевидения. — И добавляет: — На этот раз они быстренько замяли это дело.

— На этот раз? А что, были еще убийства?

— Не то чтоб убийства. Другие дела… всякие…

Отхлебываю еще пива и поверх стакана смотрю на Ренату; а она смотрит в стойку.

— Скорей всего, это дело политическое.

Никто ему не отвечает, и он продолжает листать газету. Рената, помолчав немного, снова спрашивает:

— Так придешь?

— Не знаю. Не люблю я ни с кем прощаться.

Незнакомец выпрямляется, продолжая сидеть на стуле-качелях, и складывает газету. За его спиной заиграл музыкальный автомат; обернувшись, вижу, как Броста возвращается на свое место рядом с Косматой. Я слушаю. «Tu, di chi sei?» [5] Скажи мне, чья ты? (ит.)

Мы с Ренатой смотрим друг на друга. Эту пластинку ставили в тот вечер, когда я впервые зашел в бар. Ничего удивительного. Ее чуть не каждый вечер ставят. Мы знаем песню наизусть, но слушаем:

Потом я спрашиваю:

— Ты должна быть здесь до часу?

— Нет, я могу уйти, когда захочу. Если бы не ты, я бы уже ушла.

— Так пойдем.

Одним глотком допиваю пиво и поднимаюсь по ступенькам в другой зал. Гвидо и та дурочка уходят. Гвидо что-то забирает со стола. Проходя мимо меня, говорит:

— Как дела?

— Как видишь.

Когда возвращаюсь, звучит «Peppermint Twist» [7] Мятный твист (англ.). , поставленный Бростой, но никто его не слушает в том числе и он сам. Подхожу к Нине.

— Получи.

Незнакомец с газетой поднимает глаза.

— Ну и гадость.

Я рассеянно киваю в знак согласия. Нина, спрашивает:

— Хочешь получить сдачу?

— А ты как думала?

Она смеется:

— Дешево покупаешь.

— Я ничего не покупаю.

Забираю сдачу и подхожу к игрокам. У Мончи красные усы: размазалась помада.

— Чего не садишься?

— Мы уходим.

Она берет стаканчик. Пять шестерок и единица. Краем глаза вижу, как пара в темном углу целуется. Сидят, касаясь друг друга коленями. Один из игроков говорит:

— Я, в конце концов, куплю новые кости! На этих тебе что-то слишком везет, Мончи.

— Мы же играем, только чтоб убить время!

Тот ворчит:

— Ты меня оставила без шести зелененьких и еще называешь это «убить время»?

— Да разве дело в деньгах?..

— Вон что! Тогда в чем же?

Рената уже спустилась по ступенькам и говорит:

— Мы можем идти…

На ней расклешенная белая с желтым юбка и черная блузка. Сверху — кофточка. Мончи встает.

— Ну, дай бог, чтоб ничего серьезного не было.

— Может, и нет ничего. Нина…

— До свидания, Рена. Счастливого пути!

Хозяйка провожает нас до двери.

— Если тебе все же придется задержаться, напиши.

— Я позвоню.

— Конечно. Это еще лучше.

Они наклоняются друг к другу и целуются.

— До свидания, Мончи.

— До свидания. Всего хорошего вам обоим.

Она сама открывает нам дверь; потом закрывает.

На улице дует ветерок, еще довольно прохладный; Рената запахивает кофточку и жмется ко мне.

— Ты хорошо придумала — позвонить. Почему бы тебе не сделать это завтра, скажем, в половине девятого? К этому времени ты, наверно, уже будешь знать…

— Позвоню, если хочешь. Ты будешь здесь?

— Если будешь звонить, приду.

— Тогда договорились.

Помолчав, она добавляет:

— Хорошо бы поехать вдвоем.

— Уж не хочешь ли ты, чтоб я тебя сопровождал?

— Нет, сейчас не нужно. Но в другой раз… Этим же летом. Мы могли бы провести неделю где-нибудь у моря. Разве тебе не хотелось бы?

Я пожимаю плечами.

— Не знаю. Мне хорошо и тут.

— Ну какой ты противный!

— А мне противны всякие там путешествия по случаю медового месяца.

Она смотрит на меня.

— Это подозрительно… Если рассчитываешь ночевать у меня сегодня, так ничего не выйдет. У меня началось. Раньше, чем я ждала.

— Как вижу, одно к одному.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Эта твоя поездка…

— Да, досадно, конечно…

Вытаскиваю из кармана листки.

— Держи, тут набросок письма и глава, которую я написал сегодня.

— Так успеешь отдать.

— Нет, я не буду подниматься. Перепиши и ложись спать. Ты, наверно, устала.

— Почему ты так думаешь?

— Ты сильно опираешься на меня.

— Это от холода.

Обнимаю ее за плечи, она убирает бумаги в сумочку. Потом поднимает голову, тянется ко мне губами. Целуемся на ходу. Я объясняю:

— Я написал, что твоя фамилия Жаума, как оно и есть на самом деле. Думаю, он не знал фамилии девушки, которую соблазнил.

— А если это не так?

— Тогда, значит, не повезло. Но в дневнике ее нет.

— А если он придет и попросит у меня какие-нибудь бумаги? И увидит, что фамилия матери — Мальфре. А незаконный ребенок…

— Я знаю. Тогда можешь объяснить ему, что мать потом вышла замуж и отчим тебя удочерил. Так делают. Но не думаю, чтобы он потребовал документы. Те подробности, о которых мы пишем в письме, знали только он и эта самая Флора. Вот увидишь.

Она качает головой, смотрит на носки туфель; потом говорит:

— Ты думаешь, получится?

— Конечно. По сути, мой отец очень доверчив и немного сентиментален. Вдруг отыскалась дочь — такое проймет его обязательно.

— Может быть…

Она молчит, отдалившись от меня, уйдя в свои мысли. Я крепче прижимаю ее к себе.

— Не делай такого озабоченного лица.

— Я не делаю…

— Делаешь. Мне нравится, когда ты оживлена.

Она улыбается, обнимает меня за талию.

— Когда такая?

— Нет. Послушай… Давай побежим наперегонки до твоего дома!

Я знал, что она засмеется.

— Какой ты глупый. На таких-то каблуках?

— Так разуйся. И я тоже. Здесь тротуар гладкий.

— Я и так знаю, что ты меня обгонишь…

— Я дам тебе фору десять метров… двадцать…

— Ну что ты как мальчишка!

— Нет, в самом деле…

Опираюсь на ее плечо и снимаю ботинки, не развязывая шнурков. Потом приседаю:

— Теперь ты.

— А если кто-нибудь нас увидит?

Она смеясь поднимает одну ногу, потом другую. Я глажу ее колено.