Мануэль де Педролу - Замурованное поколение

— При медвежьей болезни температуры не бывает.

— Это ты ею страдаешь, а у меня был грипп.

По светофору переходим улицу. Нас довольно много, а с противоположной стороны навстречу нам тоже идет довольно много наших.

— Куда это вы?

— Вон туда.

И Кортет указывает на бар.

— Нам надо поговорить о сборе денег по подписке на штрафы.

— Идет подписка? Я и не знал.

— Будет проводиться. Ты остаешься?

— Да… А правда, что у Рамоны Улья выкидыш?

Кортет поднимает руку.

— Еще неизвестно. Она в больнице.

Мы останавливаемся у двери, и я говорю:

— Пока, я вас покидаю.

— Как! Мы еще не договорились…

— Потом скажете, что вы решили. Позвони мне вечером.

— Ну ты и нахал!

— Я же вам не нужен.

— Чтобы заплатить деньги — нужен.

Гарсиа хихикает:

— Да у него никогда ни гроша!

Но я намекаю:

— У меня есть план. Если получится, можете рассчитывать на несколько тысяч.

— Хочешь кого-нибудь ограбить?

— Не совсем, но вроде этого.

— Если нужен напарник, только скажи.

— Нет, тут надо работать одному.

Оба смеются, Кортет похлопывает меня по спине.

— Попробуй хотя бы не увеличить наши расходы.

— Не бойся… Так не забудь позвонить.

— Не забуду.

Когда я уже порядочно отошел, он вдруг вспоминает:

— Эй! А что твоя подруга?

— Кто? Рената?

— Да. Ты ее видел потом?

— Нет.

— И я не видел.

— Кто это? — спрашивает Гарсиа.

— Девчонка с экономического. Такая штучка…

— Ну уж, не преувеличивай, — пытаюсь я улыбнуться.

Он качает головой:

— Гляди какой скрытный!

И оборачивается к Гарсии:

— У нее такие…

Я ухожу. Пусть раздевают ее без меня.

Темнота и тишина. Оставляю на столике в прихожей письмо, которое передала мне привратница, — только что принесли почту. Это от ее родных. Она получает письма приблизительно раз в месяц.

Ощупью на цыпочках иду в спальню, где, несмотря на все предосторожности, натыкаюсь на какой-то предмет странной формы. Туфля. Вечно она бросает их где попало.

Из неплотно занавешенного окна падает узкая полоска света. Понемногу привыкаю к полутьме и могу уже различить лежащую в постели Ренату.

Гляжу на ее лицо: с полуоткрытых губ слетает ровное дыхание; затем босиком иду к окошку. Еще немного приоткрываю его, солнечный луч падает на подушку.

Она все не просыпается. Наклоняюсь над ней, беру ее за плечи, и лишь тогда она поворачивается.

Вздрагивает, приоткрывает глаза, еще полные сна, с тяжелыми веками, и с наслаждением потягивается.

— Алехо?..

Прижимает щеку к моей щеке, будто снова собирается уснуть, и потягивается. Я медленно целую ее веки, потом нахожу губы. Поцелуй получился долгий. Потом вижу, что она смотрит на меня. Улыбаюсь.

— Ты еще хочешь спать?

Она качает головой.

— Нет, я выспалась.

— Мне не надо было тебя будить.

— Надо. Я люблю, когда ты меня будишь.

Она крепче прижимается ко мне, потом соскакивает с постели.

Когда возвращается, на ней халат, который, должно быть, висел в ванной. Садится на край кровати и протягивает ко мне руку. Гладит по голове, смотрит почти смиренно.

— Что с тобой, Рена?

Она слегка пожимает плечами, наклоняется ко мне.

— Не знаю.

— Все перед глазами стоит?

— Нет, Алехо.

Гладит меня по животу, по груди.

— Я совсем о том не думаю, честное слово. А ты?

— Я тоже. Я знаю, что мы живем в джунглях. Не наша в том вина.

Она продолжает гладить меня по груди, а в глазах у нее все то же.

— Ты хочешь мне что-нибудь сказать?

— Почему?

— Мне так кажется.

— Может быть, и хочу, только словами этого не скажешь. Да ты и сам знаешь.

— Ничего я не знаю.

Но она упрямо кивает головой, наклоняется, чтобы поцеловать меня, потом встает. Я удерживаю ее.

— Скажи…

— Что я тебя люблю? Да, очень, очень, очень…

Мы обнимаемся, сидя на краю кровати, и я говорю:

— Только я не хочу, чтоб это была грустная любовь.

— И я не хочу. А ты считаешь, что она у нас грустная?

— Я говорю это из-за того, как ты на меня смотрела… Хватит и того, что все остальное совсем невесело.

Немного отодвигаюсь от нее и добавляю:

— А вот я хочу тебе кое-что сказать.

Она встает, подает мне руку.

— Пойдем на кухню, я приготовлю кофе.

Иду с ней, наблюдаю за ее движениями, пока она зажигает газ и ставит на горелку ковшик с водой. Она бросает на меня взгляд, я слегка улыбаюсь.

— Я приглашаю тебя совершить еще одно преступление…

В глубине ее глаз вспыхивает беспокойный огонек, но, прежде чем она скажет что-нибудь, я поясняю:

— Нет, на этот раз другое. Надо заставить раскошелиться моего отца.

— Зачем?

— Нужно. В университете хотят собрать денег, чтобы помочь заплатить штраф тем, кого задержали…

— Штраф? Ты мне про это не говорил.

— Я не знал. Требуется много денег, и мне пришло в голову вытянуть их у моего отца. Они хотят собрать деньги по подписке, но я знаю, что из этого ничего у них не получится.

— А что должна сделать я?

— Ты должна сойти за его дочь.

Она прыскает и широко раскрывает глаза.

— Как я понимаю, ты шутишь…

Облокотившись на холодильник, я качаю головой и поясняю:

— Нет. Во время войны он сошелся с одной девушкой из глухой деревушки в округе Уржель… Солдатские амуры, сама понимаешь. Но он не знает, что она забеременела.

— А ты знаешь?

— Я знаю. И родила девочку. Тебя.

Она бросает взгляд на воду в ковшике.

— Объясни-ка мне как следует… Во-первых, он сам, что ли, рассказал тебе о связи с той девушкой?

— Нет. У него есть что-то вроде военного дневника, я его и прочел. Я вот что придумал… Напиши на радио, в редакцию этой программы… Как ее?

— «Ищу родных».

— Ну да. Ты напишешь, что твоя мать, с которой ты жила до сих пор, умерла, и ты, оставшись одна, хочешь разыскать своего отца…

Она пошутила:

— И дело сделано. Ты думаешь, достаточно это сказать, и он…

— Подожди, дай мне кончить. В дневнике, о котором я говорю, достаточно данных, чтобы он заглотнул наживку. Он своего имени девушке не назвал, сказал, что он — Гасуль. А девушку звали Флора, она жила в Тальяделе…

— Ты же сказал, что это была деревня в округе Уржель…

— Ну да. А разве это не там?

— Тальядель — в округе Сегарра.

— А ты откуда знаешь?

— Я там родилась.

— Ты же из Аграмуна.

— Я все время жила в Аграмуне, потому так и говорю. Но родилась я в Тальяделе. Моя мать… — Она вдруг замолкает, смотрит на меня. — Как, ты сказал, звали девушку?

— Флора.

— А дальше?

— В дневнике только Флора. Фамилии он, скорей всего, не знал.

— Забавно: мою мать тоже зовут Флора.

— Многих так зовут.

— Да, конечно, многих…

Она оборачивается к шкафчику, открывает его и берет пачку сигарет.

— Хочешь?