Юрий Семенов - Конец черной тропы

Артистка вяло расстегнула верхнюю пуговицу кофточки, молчала. А Киричук для большей убедительности добавил:

— Будете молчать или уклоняться от показаний, организую очные ставки с киоскером, с Ложкой, которого вы лучше знаете по кличке Детина. Да, да, тот самый, которого вы предупредили на базаре об опасности, но ему не удалось уйти от нас. Не делайте, Мария Опанасовна, удивленное лицо, игра окончена. А свидетелей из числа ваших вчерашних соучастников у нас большой выбор. В том числе и Шпигарь, с которым вы утратили связь, а теперь можете повидаться.

— Я его никогда не видела,— произнесла вдруг Артистка, отрешенно глядя перед собой.

— Скажите, кто ваш агент под цифрой 724? Через кого он передавал информацию? — спросил Василий Васильевич.

— Я не знаю, кто этот 724,— твердо ответила Артистка, напряженно соображая: выходит, не знает о тайничке в ошейнике буренки Хиври? И добавила: — Передавали мне на ходу две бумажки, на которых была эта цифра. Я не интересовалась, все Сороке отдавала, ну этому, брату мужа Петру Сорочинскому. Это он просил иногда помочь: возьми, принеси, передай.

Киричук перебил:

— Не надо, Мария Опанасовна, не принижайте свою роль. Ваши же люди нам подсказали: лихо работает! Это о вас так, доверенной связной краевого проводника.

— Сказать можно все,— произнесла она, потупясь, думая о чем-то своем, и спросила с ожиданием: — Что теперь? За это строго?

Киричук удивился наивности вопроса. Он прозвучал естественно, без подвоха, а потому Василий Васильевич подушевнее спросил:

— Вы разве не осознавали, что делали? С чего началось ваше сотрудничество с оуновцами?

— Да ни с чего.

— Расскажите про это «ни с чего».

— Близкий человек попросил меня сходить в одно место, взять сверток. Сам он болел. Потом понемногу я втянулась. Мне интересна была тайная игра. И тайные люди симпатичны.

— Они убивают, а вы с симпатией к ним,— упрекнул Киричук.

— Никого они не убивали тут. Потом уж я узнала. Сначала интересно-было.

— Когда это было «сначала»?

— Да сразу после войны.

— Кто этот близкий человек, привлекший вас к сотрудничеству с оуновцами? Муж? Его брат?

— Да, Петр Сорочинский.

— Почему тогда муж скрылся?

— Он не скрылся, поехал к родичам.

— В такую пору к родичам? Подумайте-ка сами: тут беда нависла над женой, а он в бега.

— Я сама его проводила, он ни при чем.

— Связь обговорили с ним?

— Да, первое время мы договорились давать знать о себе. Если бы ничего не произошло, я велела бы ему вернуться.

— Каким образом? — ровно, располагающе продолжал допрашивать Киричук. Он ничего не писал, протокол вел следователь Баринов, а потому их разговор стал походить на беседу.

— Мало ли у нас знакомых, через кого мы можем переброситься вестями.

— А все-таки?

— Я не допущу неприятностей добрым людям,— поднялась вдруг Мария, самовольно подошла к столику у окна, взяла графин, налила воды, попила и со стаканом вернулась на свое место, сообразив, что этого, наверное, нельзя было делать в ее положении, по-детски оправдалась: — Ой, простите, я не знала.

И это неожиданное извинение показалось Киричуку настолько наивным, что заставило засомневаться, убежденный ли враг перед ним. Во всяком случае, Василий

Васильевич не видел перед собой ярого националиста — пожалуй, она права, что заигралась, а это несколько меняло дело.

Продолжая допрос, Киричук напомнил Марии Сорочинской об Обращении Верховного Совета УССР, ЦК Компартии Украины и Совнаркома республики, дававшем возможность таким, как она, спасти себя при условии чистосердечного раскаяния и признания вины, рассказал о зверствах оуновцев, о том, что весь народ поднялся на борьбу с ними. Артистка молча, удивленно вглядывалась в чекиста. И тут Василий Васильевич заметил, как глаза ее будто погасли, по щеке скатилась нечаянная слезинка, которую Мария тут же, спохватившись, смахнула рукой и словно очнулась.

— Где сейчас Петр Сорочинский? — спросил Киричук.

— Он стремился к Зубру,— медленно произнесла Артистка.

— Ваш муж Микола Сорочинский будет разыскивать брата?

Мария немного подумала.

— Едва ли,— пожала она плечами.— Но я могла бы, если надо, нацелить Миколу к Петру. И вообще, я хотела бы им помочь спастись.

До полуночи в березовой роще близ хутора Три Вербы майор Весник обговаривал с Угаром план захвата банды Кушака. Местность Иван Николаевич хорошо знал, и Проскура скоро перестал удивляться замечаниям майора, высказываемым Угару, вроде: «Какая же может быть стоянка за мостом через речку, когда кругом открыто — один дуб на пустыре, и до леса километра два, с любой стороны ни подойти, ни подъехать незамеченным. К тому же, с Кушаком возможна схватка, когда будете его вязать. Для этого скрытное место требуется. И пусть поблизости машина караулит, чтобы р-раз его, как куль в кузов. Зачем вам его тащить издалека? Условия ведь подходящие: всегда банда была возле него, а тут он ее разбросает для охраны.

Кушака решили брать после того, как он расставит бандитов на участках охраны прохода, где встречать неизвестного зверхника будут Угар с Проком. Майор Весник посоветовал Проскуре: «Арест функционера вместе с Кушаком нежелателен по той причине, что этим мы провалим Угара. Посмотрите на месте, Павел Гаврилович, как дальше быть с пришельцем».

Всякое терпение потерял Угар, слушая наставления. А когда майор ушел, он развалился на траве, раскинул руки и с облегчением произнес: «Батюшки ты мои! Замучил! До чего же дотошный человек! Ну разве все до мелочи предусмотришь? Заботливый майор, за руку только не отвел нас куда надо».

Из дома Кули Угар с Проком прошли на юго-запад километров пятнадцать и укрылись в заросшем кустарником овраге. Как ни протестовал с глазу на глаз с Проком Угар, предлагая продолжать путь, Павел Гаврилович запретил обнаруживать себя. Он понимал: районный проводник начинал утрачивать возле чекиста чувство предосторожности — знал, с ним не задержат, не арестуют, что, в свою очередь, было чревато другой опасностью — потерей осмотрительности в оуновском стане и большей вероятностью ошибок.

Угара надо было не только сдерживать, но и напоминать, что рядом с ними охранник — настоящий бандит.

Обижаясь на замечания Прока, Угар вдруг очень тепло отозвался о Чурине, вспомнив поездку с ним в Городок под Ровно, и даже немного обидел Проскуру, сказав: «Мы с Анатолием Яковлевичем понимали друг друга с полуслова, он подход к человеку имеет, не хочешь, да послушаешься. С ним бы мы сейчас...»

Ничего ему не ответил на это Проскура, только повнимательнее стал к своему подопечному. Две ночи они шли от хутора Три Вербы к селу на юго-западе Волыни. Обошли его стороной, углубились в лес.