Самюэль Давидкин - Выкуп первенцев

Бумага внутри прозрачной папки засветилась в ярком луче света. На ней проступила сетка из квадратиков и текст. В центре листа был изображен большой восьмиугольник, сверху и снизу от которого отходили вертикальные узкие прямоугольные рамки, в которых не было пометок. Они делили сетку на правую и левую стороны, зеркально отображавшие друг друга. Рассмотрев документ, Даниэль повернулся к Аско:

— Где ты это взял?

— Эта бумага несколько дней провалялась у меня в сумке. Осталась от отца. Хотел показать ее кому-нибудь, кто знает русский язык, потому что на другой стороне текст на русском. А потом заметил вот это.

— Но эти небольшие надписи сделаны на иврите и довольно своеобразным почерком. Это имена. Причем неслучайные. Если не ошибаюсь, здесь имя моего прадеда, — сказал Даниэль и удивленно показал на один из квадратиков.

Он стал читать документ внимательнее, его губы шевелились, повторяя прочитанные слова.

— Аско, это старый план хельсинкской синагоги. Восьмиугольником обозначена бима, с которой читается Тора. Вертикальный прямоугольник — центральный проход синагоги. И знаешь, какое имя написано наверху с правой стороны от бимы?

Аско огляделся вокруг, как будто для того, чтобы убедиться, что их никто не подслушивает.

— Исак Ашковиц, — тихо сказал Даниэль.

Ветер трепал листок в папке перед стеклом прожектора, и казалось, что вся стена собора колышется. Аско заметил, что ледяная вода со скалы течет прямо по его ботинкам, и ноги промокли. У него замерзла спина, все тело сотрясала дрожь.

— Пойдем отсюда.

Тува лежала в траве и пристально изучала одну из бесчисленных былинок, склонившихся к ее лицу.

В воздухе стоял запах рыбы и морской соли. Папа рассказывал, что эта поляна всего лишь сто лет назад была морским дном.

Девочка встала и направилась к краю лужайки, а оттуда по узкой тропинке к морю. Низкие кусты можжевельника на краю острова искривились под напором юго-западных ветров, которые дули тут почти каждый день. Казалось удивительным, что деревца еще способны стоять.

На берегу больше никого не было. Пустые лодки лежали вытянутыми на сушу или покачивались у причалов.

Туву ждали дома, но вместо того, чтобы праздновать со всеми свой седьмой день рождения, она села на свою любимую скалу и заплакала. Тува была очень счастлива весь день, но эта радость разбудила в ней что-то, чего она никогда раньше не чувствовала и что не могла выразить словами. Когда слезы высохли, девочка вздохнула и пошла вверх по тропе, ведущей к зеленому дому над морем.

Вскоре семья Тувы переехала в Хельсинки, и она пошла в школу.

Когда же она снова столкнулась с этим детским чувством? После того как встретила артиста.

Она давно знала, что знаменитость живет напротив их дома на Кауппиаанкату, и за несколько дней до выпускного бала познакомилась с ним в кафе. Артист прятался за темными очками, но не стал возражать против общения с гимназисткой, интересующейся его последней ролью, и пригласил Туву за свой столик.

Через несколько месяцев Туве самой пришлось носить темные очки, потому что искорка исчезла из ее глаз. Теперь с ней произошло то же, что и с можжевельником на берегу ее детства. Она согнулась под злым ветром, потому что стояла на месте слишком долго.

Артист был мужчиной искушенным, умевшим расставлять ловушки. Это были ловушки из слов.

Он производил впечатление приятного и утонченного человека. Тува любила лежать на диване у него дома и слушать, как он разучивает реплики и репетирует свои роли: она доверяла артисту и позволяла себе жить в его мире. Пока однажды он вдруг не забросил сценарии и слова его не стали грубыми и насмешливыми.

Поначалу Тува старалась не обращать на это внимания, поскольку считала, что у артиста для вспышек гнева есть какие-то причины.

Но все повторялось снова и снова. Понемногу девушка поняла, что артист презирает слова, но было уже слишком поздно. Те хорошие слова, которые Тува знала всегда и которые проросли в ней на маленьком острове — чистые, как травинки, и свежие, как влажный соленый ветер, — были осквернены. Они утратили радость и смысл, и в голове у Тувы поселились грубость и насмешка, словно хищники, идущие по следу ее детских воспоминаний.

И тогда Тува вспомнила то прежнее ощущение печали. На память пришли остров с его можжевельником, море и лодки, хорошие люди и их необычный акцент. Она почти забыла их.

Тува ухватилась за эти воспоминания и старалась удержать их: ведь это была та спасительная ниточка, которая позволяла вернуться на верный путь. Тува стала отдаляться от артиста, опасаясь, что, если снова утратит эту связь со своим детством, найти дорогу назад будет уже невозможно. Девушка стала строить ограду вокруг своей грусти: теперь это чувство стало ее убежищем и учителем и не раз ее спасало.

Сначала Тува хотела стать врачом, но потом передумала и решила изучать законы.

Она получила образование юриста и попала на работу в адвокатскую контору. Но, добившись стабильного положения, Тува стала отказываться от защиты тех, кто, как ей казалось, не умеет правильно употреблять слова. Некоторые предлагавшиеся ей дела она отметала сразу, в других случаях встречалась с потенциальным клиентом и, если он казался ей грубым, могла встать и уйти, предоставив своим коллегам объясняться за нее. Чаще всего она представляла интересы людей, ставших жертвой преступлений, и тех, кто, по ее мнению, был прав, но нуждался в поддержке, — если, конечно, считала их достойными помощи.

С возрастом Тува стала еще более чувствительной к грубости и все чаще предпочитала тишину и одиночество, не желая оказаться в ситуации, когда слова будут использованы неправильно.

Аско она встретила на свадьбе своей одноклассницы — он был другом детства жениха. Места за праздничным столом оказались заранее распределены, и Тува с Аско сидели напротив друг друга. Ей понравилось его выступление. Когда Аско поздравлял новобрачных, один из присутствующих отпустил грубую шутку. Слушая смешки в зале, Тува подумала, что она, наверное, здесь единственная, кого такая скабрезность лишила бы желания говорить или даже испортила бы весь праздник. Однако дальше случилось нечто удивительное: говоривший повернулся к шутнику и молча смотрел на гостя так долго, что в зале повисла неловкая тишина, а многие из присутствующих заерзали на стульях. Наконец остряк вышел из зала, и Аско продолжил свою речь.

Тогда Тува почувствовала себя легкой как перышко. Старые колонны в зале и украшавшие столы виньетки в виде цветов сразу показались ей необыкновенно изящными. Она закрыла глаза и почувствовала запах травы и морской соли.

Потом они с Аско танцевали.