Кэролайн Грэм - Смерть лицедея

— Полюбуйся-ка, — крикнул он мгновение спустя Тиму, который что-то разогревал на электроплитке в подсобном помещении. — «Отрубленную голову» [49] Роман Айрис Мердок (1961). поставили среди книг по боевым искусствам.

— Не уверен, что боевые искусства не имеют к Мердок никакого отношения, — ответил Тим, поднося ложку к губам.

— Не понимаю, почему ты пробуешь это месиво с таким явным интересом, — воскликнул Эйвери, направляясь к подсобному помещению. — Ведь всем известно, что мистер Хайнц вытворяет с томатами.

— Ты сам позволил мне есть на ланч то, что мне захочется.

— Наверное, я был не в себе. Для вкуса добавил бы хоть лаврового листа. Или йогурта.

— Ладно, ладно. А в рулетиках что за начинка?

— Кресс-салат и брессанский голубой сыр. И немного грецкого ореха. Если хочешь, можешь откупорить бутылку шабли.

— Которую?

Эйвери принялся поочередно вытаскивать бутылки из винного шкафчика под раковиной.

— «Жан-Пьер Гроссо». И кликни Нико.

— Разве он не на работе? — Эйвери откупорил бутылку, потом отдернул плотную шенильную занавеску и позвал Николаса.

— Говорит, будто не может сосредоточиться из-за близкой премьеры.

— Сколько пустых полок. Любая английская домохозяйка с ума бы свихнулась. Нико!

— Кому ты там махал?

— Когда? — Эйвери на миг задумался. — А, недавно? Бедняжке Дирдре и ее папаше.

— Боже мой, что за жизнь у старика. Обещай, что пристрелишь меня, если я дойду до подобного состояния.

Просияв от радости при мимолетном предположении, что они будут вместе, когда Тим состарится и поседеет, Эйвери глубоко вдохнул и решительно ответил:

— Я пристрелю тебя задолго до того, как ты дойдешь до подобного состояния, если ты еще раз притащишь мне на кухню подобную дрянь.

Раздался стук шагов по гулким ступенькам, и появился Николас.

— Что на ланч?

— Сыр и вино, — сказал Тим. — Лучше бы ты остался наверху, поверь мне.

— Мне показалось, пахнет чем-то вкусным.

— Вот оно что! — сказал Тим. — А у кого-то нюх на дармовую кормежку.

— Как у Достоевского на мокрушные дела.

— Прекрати, — сказал Тим. — Ты смущаешь Николаса.

— Ничуть, — совершенно искренне ответил Николас. — Однако я порядком проголодался.

— О господи… — В окно заглянула женщина в приплюснутой фетровой шляпе. — Николас, будь другом, сбегай и задвинь засов. И переверни табличку. Я эту даму давно знаю. Стоит ей зайти, как от нее не отделаешься. — Когда Николас вернулся, Эйвери добавил: — Она очень религиозна.

— Это видно. Иначе с чего бы ей носить такую шляпу.

— А знаешь, — одобрительно сказал Эйвери, — по-моему, из этого паренька еще может выйти толк. Хочешь вина, Нико?

— Если не затруднит.

— Не мели ерунды, — ответил Эйвери, разливая шабли по трем высоким бокалам. — Терпеть не могу людей, которые так говорят. Они никогда ни от чего не отказываются, каких бы затруднений это ни стоило другим. На днях приходит она…

— Кто «она»?

— Ну та, которая сейчас в окно заглядывала. Явилась и спрашивает меня, что я знаю о войне за испанское наследство [50] Война в Европе в 1701–1714 гг. . А я отвечаю, что не знаю ровным счетом ничего, потому что еще не видел сегодняшних новостей.

Эйвери поглядел на собеседников.

— Ха-ха-ха. Разве не смешно?

— Смешно.

И Николас потянулся за еще одним рулетиком, но Эйвери хлопнул его по руке:

— Не будь свиньей.

— Не говори при мне о свиньях. И вообще о любом мясе.

— О боже, он стал вегетарианцем. — Эйвери побледнел. — Так и знал, что консервированная фасоль ударит ему в голову.

— Вот это поворот! — сказал Тим. — Что такое, Николас?

— Наверное, волнуется перед премьерой, — сказал Эйвери. — Если ты боишься, что забудешь слова, я могу тебя послушать, когда мы закроемся.

Николас помотал головой. Он прекрасно знал свою роль и не боялся (как во время «Сурового испытания»), что слова окончательно и бесповоротно вылетят у него из головы, когда он выйдет на сцену. Его волновали сны, которые снились ему в последнее время. Вернее, один и тот же сон. Он уже привык, что накануне премьерных спектаклей ему снится какой-нибудь кошмар, и знал, что у многих его товарищей по сцене тоже бывало нечто подобное. Им снилось, будто они выучили не ту роль, или у них пропал костюм, или они вышли на сцену, а спектакль оказался совершенно другим, или (чаще всего) они сидят в автобусе или машине, которая раз за разом проезжает мимо театра и никак не останавливается. Сон Николаса относился к этому последнему разряду, с тем отличием, что он добирался до театра Лэтимера своим ходом. На роликовых коньках. Он опаздывал и мчался по Хай-стрит, рассчитывая успеть в последний момент, и вдруг его ноги поворачивали к мясной лавке. Каких только усилий он ни прикладывал, чтобы ехать прямо, — ноги ему не повиновались.

Внутри лавку было не узнать. Маленький магазинчик, по стенам обклеенный красочными плакатами, превращался в обширный, похожий на пещеру склад, в котором ряд за рядом висели мясные туши. Николас катался взад-вперед между ними, пытаясь отыскать выход, проезжая мимо бесчисленных зайцев с окровавленными бумажными мешками на головах, ягнят с густым руном на обрубленных шеях, огромных кусков ярко-красной мраморной говядины, поддетых на стальные крючья. Он просыпался в поту от страха, и резкий запах крови и древесных опилок, казалось, бил ему прямо в нос. Он уповал, что после премьеры этот сон ему больше не приснится.

Юноша с деланым равнодушием описал его своим собеседникам, но Тим почувствовал плохо скрываемую тревогу.

— Ну что ж, — сказал он, — двум смертям не бывать, а одной не миновать. Не беспокойся насчет понедельника, Нико. Ты выступишь превосходно. — Лицо Николаса слегка просветлело. — В прошлый раз Эйвери был у меня в ложе и плакал, когда ты умирал.

— Ого! — На лице Николаса отобразился восторг. — Это правда, Эйвери?

— В основном из-за музыки, — ответил Эйвери, — так что не особо воображай о себе. Но я и правда думаю, что если ты будешь упорно трудиться, то рано или поздно станешь превосходным актером. Хотя по сравнению с Эсслином кто угодно покажется Лоуренсом Оливье.

— Он чересчур переигрывает, — сказал Тим. — Особенно в той сцене, с увертюрой из «Дон Жуана».

— Точно! — воскликнул Николас, и Тим с удовлетворением заметил, что его щеки немного порозовели. — Моя любимая сцена. «Позволь мне услышать это! Всего один раз!» — его голос дрожал от нарочито раздутой страсти. — «Смилуйся надо мной!»

— Ого! А можно мне сыграть Господа Бога? — спросил Эйвери. — Пожалуйста…

— Почему нет? — ответил Тим. — Чем сегодняшний день хуже любого другого?

Эйвери вскарабкался на табуретку и ткнул в Николаса толстым, испачканным чернилами пальцем.