Александр Рыбин - Паруса «Надежды». Морской дневник сухопутного человека

Тогда за столом они обменялись с радистом ничего не значащими фразами: Илье не терпелось побольше пощелкать уплывающие виды и он убежал с фотоаппаратом на перевес на верхнюю палубу.

Но потом они частенько случайно пересекались то за столом, то в душе, то на верхней палубе. Сначала просто перебрасывались дежурными фразами, какими-то замечаниями, а тут как-то разговорились о музыке. Вот тогда-то и обнаружилось, что Евгений Артамонов не обычный меломан, а просто профессор в мире рока, хард-рока и вообще хорошей, качественной музыки. На этом они и сошлись.

Радист был на самом деле не очень словоохотлив, если дело не касалось музыки. Обычно он предоставлял слово собеседнику, давая тому высказаться. При этом сам обычно изучающее поглядывал на оппонента; казалось, что он куда-то записывает все то, что было сказано, чтобы потом в тишине проанализировать полученную информацию. То, что за плечами у него была школа КГБ, и к бабке ходить не надо. Другое дело — сейчас. Может быть, он уже давно на покое, размышлял Илья. Хотя, как говорят, бывших «гебистов» не бывает.

Как-то так получилось само собою, не договариваясь, они после ужина частенько стали вдвоем совершать вечерний променад на верхней палубе корабля. При этом гуляли молча, лишь изредка перебрасываясь ничего не значащимися репликами.

Однажды Артамонов без обиняков пригласил ошалевшего с непривычки от страшнейшего вечернего пекла Илью для разговора в свою каюту:

— Вопрос один у меня к тебе есть, но не на воздухе. Может, нырнем в мою каюту, под кондиционер.

Язык Самуэля Морзе умер, прожив свои долгие и счастливые сто лет. С ним ушла в прошлое и сама профессия. Глупо это отрицать. Все эти сервисы-бумажки уже не имеют никакого отношения к треску эфира и стуку клавиш БПЧ. С грустью можно подтвердить, что судовые радисты нынче в запасе. Нынче они продают дурно пахнущие тормозные колодки. Но! У них над головой в кабинете висят часы с секторами SP, а на стене гордо красуется герб не существующего ныне государства с позывными не существующего ныне судна. С последнего СССРовского судна. Память. Снег.

Любой разговор надо когда-то начинать, если у тебя свербит. Илья в принципе привык ко всяким неожиданностям, так что приглашение принял легко и даже с удовольствием. Артамонов, как радушный хозяин, вытащил из холодильника бутылочку румынского каберне, нарезал дольками яблоко. У него было всё более чем пристойно. Уют в каюте, это тоже показатель характера живущего там многие годы моряка. Салфеточки, приборы, тарелки, все в одном стиле и со вкусом. Вплоть до красивых фужеров. Радист соблюдая, одну ему известную церемонию, разливал осторожно, чтобы и капля не разлилась на скатерть, красное вино. Илья выжидающе поглядывал на хозяина каюты, но тот не спешил с вопросом, а предложил выпить, за новых путешественников, то есть за Илью. Наконец отставив пустой фужер в сторону, радист откинулся вальяжно на спинку диванчика, и с легкой иронией заметил:

— Старичок, а тебя ведь ведут, как ВИП-персону. Всё время интересуется начальство на берегу, как ты, что ты, с кем ты… Вот я пытаюсь понять, ты кто?

И не дождавшись ответа, снял гитару со стены, обняв её будто девушку, он наивно хлопал белесыми ресничками, вопросительно поглядывал на него: мол, что скажешь, друг. Но, что на это мог ему ответить Сечин, да собственно ничего, это для него было в какой-то мере тоже откровением, что ему уделяется какое-то особое внимание. Так и не получив от корреспондента вразумительного ответа, Артамонов тут же съехал с темы, хотя, как показалось обескураженному Илье, тому главное было увидеть его реакцию на поставленный вопрос, а не получить хоть какое-то разъяснение.

— Ладно, расслабься. Мне глубоко наплевать, кто ты и почему о тебе так печется наше руководство. — Он бодренько ударил по струнам.

В общем, разговора по душам как-то не получилось. Даже после того как бутылка каберне почти опустела. Даже когда заговорили о музыке. Чувствовалось обоюдное напряжение. О чем он должен был рассказать радисту? Что он в Ростове вляпался по самое не хочу и его отправили в море корреспондентом на учебный парусник не просто так, что он тут находится с определенными задачами на самом деле? Что у него нет душевного равновесия и он, в конце концов, не знает как себя вести, так как не с кем посоветоваться и определить для себя, все ли он до этого делал правильно…

Артамонов перебирал струны, иногда пригубливал вино и чему-то продолжал странно улыбаться. Будто он знал всё-всё, но просто ему было лень сознаться об этом Илье. Что собственно дальше говорить, показывал он своим видом, когда есть, чудный вечер, музыка, вино и кондиционер.

А Илья и сам иногда размышлял, ворочаясь по ночам в койке: кто же он на самом деле? Если приманка, то, что ж, это не его выбор, точно не его. Или просто ради спасения свидетеля, но явно не за шедевральные заслуги перед журналистикой его определили на парусник «Надежда». Можно было, конечно, придумать что-то попроще. Значит, все-таки приманка. Значит, как в шахматах: жертва ради победы.

Конечно, если радист вывел его на разговор о том, что «ты непростой парень», то, вполне возможно, у него были на то полномочия. Притом такие люди раньше работали на органы. Это Илья уже точно для себя определил. Не уверен он был в одном: сейчас, когда времена изменились, сохранилась привычка ставить особых людей или нет на эти должности?

«Прощупать меня — вот его первая задача, если он из органов, — размышлял Илья ночью, ворочаясь и сбивая в комок простыню. А если он совсем другого поля ягода, ему вдвойне интересно, кто я есть и откуда и что я тут всё вынюхиваю».

— Тоже неплохая версия, — прошептал он сонно. — А вынюхивать тут есть что: журналистское чутье не может меня подвести, не может.

Информация, которую он получил от радиста, конечно, интересная и интригующая, про него не забыли и его ведут. И это в конечном итоге немного сняло его внутреннее напряжение. Если бы не сегодняшнее происшествие, которое перевернуло всё вверх тормашками. Отсутствие хозяина в каюте до обеда странным образом повлияло на ее внутреннее убранство. Мало того, что каюта была не закрыта, — оказался включенным ноут бук, хотя Илья точно помнил, что не включал его с утра. Уборщица, через день прибиравшая каюту Ильи, женщина грузная, пожилая, но необыкновенно легко и непринужденно снующая по внутреннему телу парусника при любых штормах, сделала круглые глаза, когда Илья ненароком ей сообщил, что она его каюту не закрыла на ключ. Этого не может быть, уверяла она.