Александр Рыбин - Паруса «Надежды». Морской дневник сухопутного человека

Серый тихо прикрыл дверь за собой. Молчать он умел. Он вообще был по натуре молчун. Но он был любознательный молчун.

Когда Илья остался один, он опять принялся мерить шагами свою небольшую каюту. Хотелось с кем-то обсудить создавшееся положение. Получалось так: что бы он ни посылал по электронной почте, тут же это дублировалось и отправлялось в другую сторону. Судя по всему, то же самое происходило и с судовым компьютером. Можно, конечно, набрать заветный номер и больше не предпринимать вообще никаких шагов. Во Владике встретят и дальше поведут дело без него: он сделал всё, чего от него требовали. Что ему удалось выяснить почти наверняка, так это то, что груз отгружали в Порт-Саиде. Что как минимум один из группы сопровождения, бывший майор-спецназовец, каким-то образом контролирует сам процесс перемещения. Что он не выяснил точно, один ли начпрод в этом деле замешан или еще кто на корабле. Очень не нравился ему повар, несколько распаренный субъект, который своим видом напоминал мучного червя.

У Ильи, оттого что он пытался каким-то образом сконцентрироваться и выработать хоть какой-нибудь алгоритм дальнейших действий, вдруг закружилась голова, и, покинув гостеприимный диван, он плюхнулся на застеленную кровать.

В дверь каюты кто-то тихо постучал. Илья глянул на наручные часы — шел второй час ночи.

— Кто? — спросил он с легкой тревогой.

— Свои.

На пороге стоял капитан собственной персоной.

Трудно делать вид, что ничего не происходит, когда на борту, возможно, притаилось с полтонны смертельного наркотика. Главное, что мастер скорее свой, чем чужой. Ведь чужой не стал бы интересоваться его проблемами и рассказывать о том, что ему и так давно известно от Серого. Конечно, если это не разведка. А сыграть роль беззаботного, чуть шалого корреспондента, далекого от морских и других проблем, ему удалось, он в этом уверен. У него и план, разработанный заранее, сработал. Хотя он до последнего наделся, что капитан передаст привет от Владимира Гургеновича и… Но этого не произошло. Как жаль!

Лежа на жестком матрасе, Илья прокручивал в голове весь разговор с капитаном, и на душе становилось все же спокойнее. После ночного разговора с Синицыным он был как на иголках и только сейчас он понял, что кажущаяся простота в его личном участии, оказалось сложнейшей шахматной партией с неизвестным конечным результатом. Нет, капитан, сам того не ведая, находится, скорее всего, совершенно не в игре. А может, это и не надо. Его задача — живыми и здоровыми доставить сотню мальчишек в бухту Золотой Рог. Что же, остаток пути придется изображать беспечность и легкомыслие. Что это сулит лично ему? Пока перспективы были не очень радужные. И как ни странно, отсутствие выверенных решений и исконно русское — «Авось пронесет» подействовало на него как транквилизатор.

Наконец-то пришел сон. Первый раз глубокий и спокойный. Чувства улеглись, полный штиль и покой, как и в океане. А «Надежда» между тем шла по умиротворенному, спящему океану со скоростью восемь узлов. Трехлопастный винт, приводимый в движение нереверсивным среднеоборотным дизелем мощностью четыреста двадцать киловатт, отдувался в одиночку, второй движок барахлил, а паруса были убраны по причине полного безветрия. В сорока днях пути судно ждал Сингапур.

Умиротворение, покой, полный небосвод звезд… Ночь обняла Илью ласково, по-матерински. Умирающий огонек виднелся по левому борту. Казалось, что кто-то большой и немощный улегся далеко на берегу и тихонечко смокчет сигаретку. Это был безымянный, затерянный в океане кусочек суши с маячком. Ветра в теплом и влажном воздухе почти не было, паруса обвисли серыми тряпками, и «Надежда» лишь благодаря поперечным парусам шла со скоростью не более четырех узлов.

Илья прошелся по палубе. Маши нигде не было видно. Неужели не придет? Сердце билось так, что казалось, его стук разносится по всей верхней палубе. «Что тебе надо? Ты что, сумасшедший?» — спрашивал он себя, но ответа не находил. Ему хотелось остаться с ней наедине во что бы то ни стало…

Страдания начинающего моряка прервал тихий окрик, который послышался откуда-то сверху, с крыши носовой рубки:

— Эй, журналист! Я здесь…

Илья не без труда забрался к ней наверх. Она сидела на какой-то бочке, чуть покачиваясь и улыбаясь так, как умела только она: ее улыбка была одновременно и грустная, и наивная, и в чем-то по-матерински ободряющая. В общем, эта улыбка сводила Илью с ума.

Они помолчали, будто заколдованные этой океанской тишиной, легким ветерком и звездным небом.

— Можно я тебя поцелую? — наконец спросил он робко, даже жалобно.

— Ага! — тихонечко рассмеялась она. — Я что-то подобное и ожидала. С места и в карьер. Я сразу заметила, что ты матерый ловелас. Ты так сразу начинаешь, на свидании? С поцелуев? Соври еще, что у тебя до меня никого не было.

— Если честно, то были. Но это всё не то. Это было, как будто не со мной. Это был не я. Понимаешь, я только на паруснике, когда увидел тебя, осознал, для чего я живу. Если тебе всё рассказать… Просто я, когда встретил тебя в этой робе синей, в платочке и как ты у фальшборта сидела и читала книгу… И как ты подняла тогда недоуменно свои синие глаза, когда я пытался острить. И всё. Я пропал.

Илья почувствовал, наверное, то, о чем он так бессвязно ей сейчас бормотал, не имело никакого особенного смысла, потому что ему и самому всё это казалось неправдой. Вернее, не всей правдой. Ведь он сначала взглянул на нее, по привычке, с прищуром, оценивающе, как всегда смотрел на женщин. Лишь потом, когда она закатила ему пощечину, он стал смотреть на нее другим взглядом. Но это же было в другой раз и в другом месте. А всё выпаленное им сейчас, на одном дыхании, было подготовлено заранее, прошлой ночью, в каюте, но так бездарно исполнено, потому что его трясло, как школяра на экзамене. И поэтому он боялся, что, не дай бог, он сейчас хоть на йоту соврет и собьется — и тогда всё провалится в тартарары.

«И зачем я ввернул «у фальшборта»? Это же явный перегиб, влюбленные так не говорят, — корил он себя. — Притом влюбленные сухопутные корреспонденты. Она же не дура, она же всё-всё понимает».

Чтобы хоть как-то сдержать свои эмоции, он присел у ее ног. Маша беззаботно, сидя на бочке, как на троне, продолжала улыбаться.

— А хочешь, — тихо спросила она, — я расскажу тебе про тебя?

— Про меня? — удивился пылко влюбленный журналист.

— Ага.

— Даже интересно.

— Ты тут маешься от безделья. Как это называется у вас… мажор? Да-да. Пристроили мальчика, покататься на кораблике, родители. Ведь мальчику нужны эмоции. Ведь так. Побегал он, попрыгал и решил разнообразить свой моцион, чтобы поволочится за курсантками. Так все? Думаешь, я дурочка? Думаешь-думаешь… — Она хитренько улыбнулась. — Что-то пишешь, пишешь… Выдумываешь, сочиняешь жизнь! А её, сочинять не надо, надо постараться просто жить! Эх, ты! Журналист, одним словом.