Александр Рыбин - Паруса «Надежды». Морской дневник сухопутного человека

Ну, всё, надо, кажется, закругляться, решил он. И уже хотел, было развернуться и уйти: мол, получили от меня необходимую информацию, и ладно. Я вам предложил — думайте. Но тут опять вмешался Пал Палыч.

— Сколько человек нужно? — спросил он у него деловито.

Из строя неожиданно прозвенел вопрос:

— А женские роли найдутся?

— Две. Даже три. — Илья обрадовано повернулся на почти родной голос.

Катя тянула руку:

— Мы с Машей и Олей согласны. Как пьеса-то называется? Все в строю тут же оживились, будто бы ждали еще чего-то от девчонок. Все зашевелились, завертели головами.

— Тебе же сказано было — Шекспир. Значит, Дездемону душить будут! — крикнул кто-то из второго ряда, прячась за спины товарищей, стоявших впереди.

Все тут же поддержали остроту, ехидно хихикнув в ответ: знаем, читали.

— Ну, в смысле «молилась ли ты на ночь, Дездемона?» — не унимался хохмач из-за могучих плеч братьев Орликовых.

— Дездемона у нас, к сожалению, не предусмотрена, — пояснил, поморщившись, Илья. — У нас будет Офелия. И Гамлет.

продекламировал всё тот же курсант. Все в восхищении задвигались и зашумели.

Пал Палыч нахмурился:

— Галеев, два шага вперед! Будешь играть в спектакле.

— А что, и буду. Только Гамлета! — весело отозвался тот. Гренадеры Орликовы расступились, явив миру курсанта Галеева. Это был стройный черноволосый красавец среднего роста. Его темно-карие восточные глаза смотрели на мир чуть насмешливо и с вызовом. Он выступил из строя и вдруг, неожиданно для всех, едва заметно сделал несколько па ножкой и жестов ручкой, изображая средневековый поклон.

Все опять дружно, одним выдохом, смачно заржали. Иго-го было таким громким, что стоявший на вахте третий помощник выглянул из рубки. Двое курсантов у штурвала вытянули, как гуси, шеи и гагакнули в знак солидарности, но от колеса управления не оторвались.

— Хватит глотки рвать, господа моряки! Кто еще изъявит желание поучаствовать в спектакле, того освобожу от вахты. На время тренировок. — Пал Палыч был по-прежнему невозмутим.

— На время репетиций, хотели вы сказать, — поправил его с ехидцей Галеев.

— Во-во, репетиций, — поправился он, не поведя и бровью. — А ежели еще и сыграете хорошо, то и все ваши грехи прощу.

Пал Палыч слов на ветер обычно не бросал, курсантам это было известно. Все в строю еще более оживились.

Илья оглядел колыхнувшуюся от переизбытка эмоций публику.

— Будем ставить «Гамлета». Не всего, конечно, отрывок, — уточнил он. — Но так, чтобы было понятно всем, о чем идет речь. Нужны еще Розенкранц и Гильденстерн…

— Какие еще Розен с Гильдией? — раздались недоумевающие вопросы.

— Розенкранц и Гильденстерн, — повторил еще раз Илья.

Он взглянул украдкой на Машу. Та смотрела на него не таясь.

Взгляды их встретились. Кто будет Офелией, он знал точно. Вернее, они вдвоем знали.

А вот кто будет принц датский? Еще утром Илья был уверен, что он сам будет с черепом бедного Йорика произносить шепотом: «Я знал его, Горацио. Это был человек бесконечного остроумия… неистощимый на выдумки». Но теперь всё изменилось. И кто будет играть Гамлета, это еще вопрос.

Накануне вечером Илья посвятил Машу в свои театральные планы, пообещав, что она будет Офелией, а он Гамлетом. Идея была такой заманчивой, что Маша счастливо засмеялась и захлопала в ладоши. Договорились, что она девчонкам рассказывать об этом не будет, чтобы никто ничего не заподозрил. И вот первый сбой, с Галеевым. Тот оказался не робкого десятка и уже серьезно предложил свою кандидатуру на роль Гамлета, когда они в тот же день собрались вечером в каюте у Ильи. Его тут же поддержала Катя.

«Ладно, — раздосадовано размышлял про себя несостоявшийся Гамлет, — я его выгоню под предлогом несоответствия роли…» А Маша-то знает, что это всего лишь его «личный интерес». И тут он еще больше разозлился, теперь уже на себя: «Что она подумает? Еще и постановки никакой нет, а я уже плету интриги. Тоже мне театральный деятель выискался!»

Из записной книжки, отрывки из обрывков, которые быть может, пригодятся… 7 августа

Откуда пришла вдруг эта дурацкая мысль? Наверное, от пресыщения одиночеством, созерцательностью. И вот нереализованная до конца мечта построить из человеческих душ некую конструкцию, которая объяснила бы наконец другим твое мироощущение, что ты чувствуешь и видишь…

Всё это подвигло когда-то тебя стать журналистом. Твои экзерсисы, может, и доходили до ума читающих, но ты не видел мгновенной реакции на их лицах. Тебе всегда хотелось большего. Ты это сейчас учуял, как охотничья собака, когда она делает стойку, уловив своим мокрым носом запах. Так и я почувствовал настроение окружающих. Что мне позволят втереться, после совместно пережитого, в доверие. Что мне наконец-то распахнут свою душу. Что я смогу преодолеть полосу отчуждения между ими всеми и мной. И для этого я на время становлюсь Станиславским. Нет, Вахтанговым, а может, Товстоноговым или еще кем. Это я пока не решил. Как я раньше не вспомнил свое студенческое увлечение театром? Ну, конечно же, чтобы понять, что такое морская душа, мне придется стать режиссером.

И главное, всё это должно в одночасье понравиться другим, захватить их мысли хотя бы ненадолго. Чтобы я стал властелином хоть на миг, властелином их душ. Это главное для меня самого. Я уже чувствую, что почти незаметно для меня начинает меняться мое мировоззрение. Это еще где-то глубоко-глубоко, но я становлюсь другим, не таким снобом, каким был раньше, по отношению к другим людям…

Странная ситуация со мной, когда нахожусь в своей каюте: я люто ненавижу море, я ненавижу даже воду, которая капает из крана, я презираю даже чай в своем стакане. И притом прекрасно сознаю, что все мы состоим на семьдесят процентов из воды. Оставшиеся тридцать процентов бунтуют против этой пропорции. Тошнота преследует меня, не дает спать, в голове образовался какой-то внутренний волдырь, а может, холодец, который ежесекундно реагирует на океанскую качку. Но стоит выползти на верхнюю палубу — и куда-то исчезает неприязнь к этому величественному сооружению, которое прозывается Мировым океаном. Сначала Господь сделал воду, и это Его первое произведение потрясает не меньше, чем горы, реки и долины. На океанскую гладь, на океанскую волну можно смотреть бесконечно, и тут семьдесят процентов, из которых ты состоишь, начинают тебе петь о великой любви к H2O в любом его проявлении.

Написал это и побежал в гальюн, на свиданку с унитазом. Как беременная женщина после ночи любви, которая закончилась у нее великим и сакральным событием, стоически переносящая токсикоз с его постоянной тошнотой и рвотой, так и я вследствие постоянной разболтанности моего вестибулярного аппарата почувствовал приближение морской болезни. А так как я действовал всё более по наитию, я понял, что мой организм на верхней палубе более-менее адаптируется к качке. И я решил вообще не спускаться в свою конуру, которая находится ниже ватерлинии, а поселиться наверху. И тошнота постепенно отступила. Морская болезнь утонула где-то ближе к Мальдивам. Тут уж я почувствовал себя настоящим мореманом.