Ольга Баскова - Тиара скифского царя [litres]

Постепенно Шепсель начал приходить в себя, слова Лейбы потихоньку возымели действие. Младший Гойдман снова почувствовал вкус к жизни, к аферам, но вместе с этим он испытывал жгучую ненависть – нет, не к жене, как ни странно, а к человеку, который соблазнил и увел ее.

– Ох, братец, – вечерами он садился на пол и раскачивался, как китайский болванчик, – если бы ты знал, как мне тяжело, когда я представляю, как его мерзкие пальцы касаются тела моей Малки. Помнишь нашего братца Мойшу? Он считал, что деньги решают все, и был недалек от истины. Я думал, любовь невозможно купить, но ошибался. Малка продалась самому богатому человеку Очакова.

– Ну и пусть себе, – отмахивался Лейба, но Шепсель упрямо продолжал:

– Моя душа успокоится только тогда, когда я отомщу ему. Этот человек сломал мне жизнь – он покусился на самое дорогое. Нет, Лейба, я должен быть отомщен. Я подожгу его дом…

Лейба покачал головой. Иногда он становился на удивление сообразительным.

– Негодяй догадается, кто это сделал. – Он потрепал брата по плечу. – Шепсель, ты всегда был самым умным в нашей семье. Придумай что-нибудь, чтобы нагреть этого прохвоста.

Тонкие губы Гойдмана-младшего тронула улыбка.

– Это мысль, – кивнул он. – Спасибо тебе.

Дивногорск, наши дни

Французы оказались милыми разговорчивыми ребятами, даже не разговорчивыми, а болтливыми.

Галя едва успевала переводить. Всех интересовало одно – как тиара стала достопримечательностью мирового музея.

Работник Лувра – так представила его Галина – господин Жерар, с львиной гривой седых волос, охотно рассказывал, как в конце девятнадцатого века антиквар-самоучка Шепсель Гойдман предложил тиару сначала Венскому музею, а потом – Лувру.

Все эксперты признали тиару подлинником, короной скифского царя, и тиара заняла достойное место в коллекции Лувра. А потом выяснилось, что она не принадлежит к древностям: ее изготовил одесский ювелир, правда, очень талантливый, Израиль Рахумовский.

– И к нему в Одессу тут же рванули газетчики, – продолжал Жерар, тряся гривой. – Сначала Израиль отрицал, что имеет отношение к тиаре, но потом, я так полагаю, у него закончились деньги, и он согласился доказать, что действительно изготовил тиару. Представьте, ему это удалось весьма волшебным способом.

Более высокий, более худой и еще более любезный мсье Мортье, с совершенно лысой блестящей головой (такая прическа старила его, во всяком случае, так казалось Лизе), перебил коллегу, сверкая кошачьими зелеными глазами:

– Представляете, господа, его заперли в мастерской без чертежей, с листом золота и инструментами, и он все сделал за день. Да, это был гениальный мастер.

Галина посмотрела сначала на французов, потом на мужа, Игоря и Лизу.

– Странно, что никто ничего о нем не слышал, – произнесла она задумчиво и пригубила коктейль с мятой, ее любимый. – Интересно, как сложилась его судьба. Он разбогател, когда все узнали, кто настоящий мастер короны?

Жерар послал всем очаровательную улыбку и покачал головой:

– Нет, к сожалению. Вернувшись в Одессу, Израиль работал, как и раньше, и за такую же плату: он считал своих клиентов друзьями, чуть ли не родственниками, и стеснялся брать большие деньги. А потом жена убедила его, что за границей они обязательно разбогатеют. Бедный Израиль ей поверил, и они уехали в Париж. Впрочем, есть и другая версия. – Мортье поднял вверх указательный палец с отполированным ногтем. – Наступило время еврейских погромов. Говорят, ваша Одесса устроила ему пышные проводы: на вокзале яблоку негде было упасть. И поезд увез его в Париж. Там он познакомился с Ротшильдом, и тот заказал у него парочку интересных работ. Кстати, – француз сверкнул глазами, – самой яркой его работой принято считать не тиару, а медузу, да, медузу. К сожалению, мы не привезли ее, потому что у нас ее нет. Она сделана в виде трубочки длиной двенадцать миллиметров и четыре миллиметра в диаметре. Три более тонкие трубочки выдвигаются телескопически. На конце последней миниатюрная кисть руки. По форме она напоминает указку. Самую широкую наружную трубочку-футляр автор покрыл орнаментом из мельчайшей зерни, а в нижней части спрятал секретный замочек. На второй трубочке выгравирована молитва «Шма» – это в переводе с еврейского означает «слушай», на третьей – десять заповедей, на четвертой – знаменитая фраза из «Евангелия»: «И люби ближнего, как самого себя» – и фраза из «Пиркей авот»: «Задумайся над тремя словами, и все найдешь». Можете себе представить, такая работа не удовлетворила его, и позже он дополнил ее орнаментом и буквами из золотой филиграни. Ходит легенда, что Израиль не продал ее даже барону Ротшильду. «Пока живу, я с этой работой расстаться не могу», – говорил Рахумовский. По завещанию деда внук Бецалель передал эту медузу Иерусалимскому музею. Вот почему в Лувре ее нет.

– Этот мастер умер и похоронен у вас в Париже? – поинтересовался Игорь, которого, на его удивление, захватил этот рассказ.

Мортье кивнул:

– Знаете, этот уникальный человек будто предчувствовал свою смерть. За несколько лет до своей кончины Рахумовский сделал серебряный макет памятника-надгробия для себя и своей жены. Вверху на стеле он поместил три круглых позолоченных барельефа: сверху – менора в центре звезды Давида, ниже выбил два профиля – свой и жены, с трогательной надписью: «При жизни и после смерти они не расставались». На надгробной плите ювелир выгравировал строки:

– Вот как бывает, – задумчиво проговорил Виктор. – Что же стало с великим мошенником Шепселем? Сильно ли он горевал, когда узнал, что потерял такого мастера?

– Не сильно, – вмешался Жерар. – Он купил дом у моря, о котором всегда мечтал, и решил завязать с мошенничеством. Больше о нем никто никогда не слышал. А вот его брат Лейба попытался продолжить их дело, но долго не продержался и никогда не заработал столько, сколько им заплатили за тиару.

– Чего только не бывает в жизни! – воскликнула Галина, захлопав в ладоши. – Говорят: век живи – век учись. Об этой одесской компании я узнала благодаря вам, господа французы, и мне очень стыдно. Разве не мы, русские, должны были вам об этом поведать?

– И поведали бы, – расхохотался Мортье, блестя вставными зубами, белыми как снег, – если бы Шепсель предложил тиару Эрмитажу. Но он запал на Европу, так что эта вещь, господа, принадлежит Франции, хоть и работали над ней русские люди.