Мария Воронова - Из хорошей семьи

Татьяна взглянула на него дикими глазами:

– Ты прямо сейчас хочешь это обсудить?

– Да, Танюша. Понимаешь, вся эта хреновня, диалектика, тудым-сюдым, наверное, очень правильная штука и объясняет буквально все, но занимает слишком уж активную позицию. Мир насилия мы разрушим, новый мир построим, коммунизм победит, пятилетку в три года, соединим северные реки с южными морями, в Арктике вырастим кукурузу, на Марсе – яблоки. Человек, короче говоря, проходит как хозяин необъятной Родины своей. Не может наша идеология признать, что есть вещи, над которыми человек не властен, но они есть, и никакими лозунгами ты это не исправишь. В результате коммунист, столкнувшись с непреодолимым препятствием, начинает суетиться, страдать, искать виноватого и обходные пути или просто и незатейливо биться головой об стенку. Как же так, он же царь природы и вдруг не может рулить даже собственной жизнью.

– Федя, ты чего добиваешься? Чтобы меня вырвало от твоей демагогии?

– Дослушай, пожалуйста. Я быстро. Просто хочу сказать, что бог вряд ли сидит на облаке у нас над головой, но зато у верующих есть такое мощное оружие, как смирение. Они понимают, что жизнь течет своим чередом и кое-что в ней приходится просто принять. И вот мне кажется, Таня, что у нас с тобой сейчас именно такой случай.

– Не надо меня утешать! Приму, смирюсь, все сделаю. Ты даже не заметишь.

– Я другое имел в виду. Мы приняли, что у нас двадцать лет не было детей, теперь надо принять, что будет. А если родится даун, тоже придется это принять.

– И как мы тогда будем?

Федор пожал плечами:

– Как-нибудь, день за днем.

Он опустился на пол возле кресла, в котором сидела жена. Хотел признаться, что вспомнил, как принял на себя удар не потому, что был герой и хотел всех спасти, а просто иначе было нельзя. И что бы они сейчас ни решили, это все равно не навечно, потому что жизнь идет своим чередом и заканчивается смертью для всех, кто был рожден. Все летит, меняется, и в этом потоке нельзя выгрести против течения, можно только правильно ставить паруса. А если не умствовать, то вообще все просто: горя бояться – счастья не видать.

Только, кажется, Таня и без него все это знает.

Он положил голову ей на колени, и Таня погладила его, как старого пса. Ладонь была холодной, Федор поймал ее и прижал к губам.

Началось с вызова к заведующему кафедрой. Григорий Кузьмич отчитал Евгения как мальчишку за то, что при приеме на работу утаил такую важную информацию, и, будучи примерным марксистом-ленинцем, то есть по определению атеистом, предложил Евгению молиться, чтобы позорная информация о нем не распространилась никуда дальше кафедры.

Евгений подозревал, что молитвы тут не подействуют и слух пойдет по принципу лавины. Падает возле тебя пара маленьких камешков, и не успеваешь поднять голову посмотреть, что там, как ты уже погребен под грудой земли и камней.

Все-таки Владимир Яковлевич решил наказать строптивца и, похоже, не ограничился кляузой завкафедрой, потому что Евгений, проходя между корпусами, начал замечать на себе косые взгляды незнакомых сотрудников. Листая в библиотеке тематический каталог, он вдруг услышал, как две преподавательницы, которых он знал только в лицо, нарочито громко рассуждают о том, что общественными науками имеют право заниматься только лица с кристально чистой биографией, а библиотекарша присоединилась к ним со словами: «Ну знаете ли, наследственность еще никто не отменял».

Евгений ушел как оплеванный, так и не заказав журнал.

Он всегда держался на кафедре немного особняком. Коллеги считали его туповатым, потому что он не учился в университете, а он признавал их интеллектуальное превосходство, но к душевному общению не тянулся. Ему было скучно с этими людьми, и общих тем для разговоров, кроме учебного процесса, не находилось.

Теперь он из нелюдимого сотрудника превратился в изгоя. Коллеги замолкали, когда он входил в преподавательскую, здоровались сквозь зубы, а женщины, как они это умеют, генерировали такую напряженную атмосферу, что детонация могла произойти от одного косого взгляда. Но Евгений был человек закаленный, и надо было что-то посерьезнее дамских ужимок, чтобы пробить его броню. Когда тебе приходится выдерживать психологическое напряжение всего восемь часов в день, а не сутки напролет в замкнутом пространстве подводной лодки, это, считай, курорт и лечебно-охранительный режим.

Главное, что по существу работы к нему не придерешься. Он не опаздывает, качественно проводит занятия, отчетность вся в порядке. Научной работой не занимается, потому что это в его обязанности не входит, но регулярно повышает свою квалификацию. По моральному облику к нему претензий нет, так что пусть он и не идеал, но вполне себе такой добросовестный работник. Понятно, что кафедра, узнав правду, захотела избавиться от Евгения, но по собственному он не уйдет и повода для выговора ни одного не даст. А чтобы уволить, надо три. Заведующий замучается за ним подсекать.

Так что, наверное, так и будет. Он совсем отпочкуется, или, как говорят медики, инкапсулируется. Неукоснительно соблюдая трудовую дисциплину, будет молча трудиться, ни с кем не общаясь, расписание занятий узнавать со стенда, а указания начальства – из записок. Ну и ладно. Дело свое он любит и понимает, а рабочее место – это не клуб. Все нормально.

Раз в преподавательской ему никто не рад, Евгений отправился в столовую. Так даже здоровее – поесть супчика, а не напихиваться сухомяткой. И утром можно на тридцать секунд дольше поспать, а не готовить себе бутерброды.

Он шел, жмурясь от яркого солнца, снег поскрипывал под ногами, а мороз слегка пощипывал за щеки, и шарф сразу заиндевел от его дыхания. Впереди, оскальзываясь, спешила девушка в очень короткой шубке и, кажется, без юбки, потому что за мехом немедленно начинались ноги в тонких капроновых колготках. Евгению сначала стало холодно смотреть на нее, но он сразу оценил, что ножки очень славные, и не мог оторвать от них глаз, пока барышня не скрылась в хирургическом корпусе.

Черт, даже не верится, что когда-то он непременно догонял такую девушку, заглядывал в лицо и, если она оказывалась хорошенькой, лез знакомиться. Он ли это был и наяву ли? Теперь только штампы в паспорте говорят, что да.

Когда-то, в незапамятные времена, в прошлой жизни, он был открытым и общительным парнем, душой компании и, что греха таить, изрядным сердцеедом. С будущей женой познакомился именно так, на улице, – увидел красивую девчонку, подкатил, и через два месяца они уже расписались.

«Просто в голове не укладывается, что я тогдашний и я теперешний – это один и тот же я!» – вздохнул Евгений, входя в столовую.