Мария Воронова - Из хорошей семьи

Весь вечер Яна перебирала в памяти сцену их прощания: достаточно ли холодно она ответила? Понял ли он, что она не такая и с ней нельзя гулять в постели?

И даже когда легла спать, Яна думала не о Сергее Васильевиче, а о наглом специалисте по маньякам. Понял ли он, что недостоин такой девушки, как Яна, и что она ответит ему, когда он снова попросит телефончик.

Вообще встреча с Костенко оставила неприятный осадок. Было стыдно вспоминать, как они пришли в дом к заслуженному человеку и обвинили его в непрофессионализме, разве порядочные люди так поступают?

Виктор Николаевич еще рубанул с крестьянской прямотой, мол, а вы, товарищ, случайно не уморили невиновного человека? Хотя тут как ни спроси, а суть одна… Нехорошо получилось, и зря она пошла на поводу у Юрия Ивановича.

У Зейды свой интерес, ему надо собирать материал для диссертации, Юрий Иванович не может мыслить здраво, потому что речь идет об убийстве его сына, так что Яна в этой странной компании единственное незаинтересованное лицо и потому должна сохранять объективность во что бы то ни стало.

Действительно, Костенко к старости стал немного жестковат головой, или, говоря по-научному, у него развилась ригидность психических процессов. Многое забылось, кое-что помнится не как было, а как хочется, и память непосредственно о событии подменяется памятью рассказа о нем. Но это естественно и неизбежно, за семьдесят пять лет сколько всего накапливается, попробуй сохрани в первозданном виде.

Надо учитывать, что дело Горькова – лебединая песня Костенко, не венец, но достойнейшее завершение карьеры, ведь далеко не каждый следователь может похвастаться поимкой психопата-убийцы. Хочется ли Сергею Васильевичу думать о том, что он, возможно, ошибся? Вопрос риторический.

Тем более что весомых аргументов в пользу этой версии нет. Горьков не признал вину? Он был умный человек и понимал, что никакое чистосердечное признание и деятельное раскаяние не спасет от расстрела. Чутье старого оперативника подсказало, что писатель не виноват? Вообще не считается. На интуицию никогда нельзя полагаться. Остается только «Фольксваген», который то ли был, то ли не был. Но какой дурак будет совершать преступления на такой приметной машине?

Яна вздохнула. Нет, это, пожалуй, не аргумент. У нас, слава богу, не гнилой капитализм, где человек может в любую секунду пойти в магазин и подобрать себе автомобиль сообразно своим целям и достатку. Ждать открытку, сообщающую о том, что подошла очередь на покупку личного автотранспорта, приходится много лет, и ускорить процесс можно только с помощью блата или невероятных трудовых достижений. Еще варианты – купить в комиссионке с переплатой, но там тоже надо иметь своих людей, или получить в наследство, что, вероятнее всего, и произошло с владельцем «Фольксвагена».

Как бы то ни было, а у советского преступника выбор невелик – или катайся на том, что есть, или ходи пешком. Или угоняй, но это требует определенных технических навыков. Раз в деле всплыл автомобиль необычной марки, опытный следователь Костенко должен был чисто рефлекторно запросить, не числится ли подобная машина в угоне. С его опытом он просто не мог этого не сделать.

Сергей Васильевич как будто не обиделся и на прощание радушно заметил, что завидует их молодому энтузиазму и горячности, но когда «поработаете с мое, то поймете, что в жизни ничего не бывает по правилам да по линеечке». Он прав. Чем сложнее и запутаннее случай, тем больше в нем пустой породы, информации, которая кажется многозначительной и важной, но в действительности не имеет отношения не только к преступлениям, но и к жизни фигурантов.

Мифический «Фольксваген» как раз из этой оперы.

Решив, что больше не станет поддаваться на провокации Юрия Ивановича и его приятеля, а, точнее будет сказать, собутыльника Виктора Николаевича, и не позволит им ради похмельных галлюцинаций выставлять себя бестактной пионеркой-следопытом, Яна подровняла авторучки в стаканчике и переложила листы копиркой, чтобы завтра начать плодотворный трудовой день.

Рабочее время закончилось пятнадцать минут назад, но Яна не спешила. Ей казалось, Зейда обязательно должен позвонить на службу, домогаться свидания или прямо, или под соусом помощи в научной работе, и она хотела раз и навсегда решительно отказать ему, чтобы больше уже никогда не возвращаться к этому вопросу.

Но телефон молчал, и Яна злилась на легкомысленного Виктора Николаевича.

Она посидела еще минутку и только собралась идти домой, как дверь открылась и на пороге показался Крутецкий.

– Как приятно руководителю наблюдать такую дисциплину и трудовое рвение, – улыбнулся он как ни в чем не бывало, – вижу, вы взялись за ум, Анечка?

Она промолчала, но Максим Степанович не уходил, так и стоял в дверях, а когда она подошла к вешалке, подал ей пальто.

– Я тоже еду домой, и поскольку уже поздно, темно, а о криминальной обстановке в районе мы с вами знаем не понаслышке, считаю своим долгом джентльмена подвезти вас.

– Спасибо, не трудитесь, – процедила Яна. – Я далеко живу.

Ей стало страшно – так, как бывает от вида змеи или огромного комара, которых Яна долгое время ошибочно считала малярийными и сильно боялась.

– Давайте хоть до метро подброшу.

– Благодарю за предложение, но нет.

– Нет?

– Нет, Максим Степанович.

Он вздохнул преувеличенно шумно, а Яна быстро застегнула пуговицы, поправила шарфик и хотела выйти, но Крутецкий так и стоял в дверях, и пройти мимо него, не толкнув, было невозможно.

– Неужели вы думаете, что у меня могут быть какие-то другие намерения, кроме как позаботиться о вашей безопасности? Фу, Анечка, нехорошо, нехорошо…

Яна растерялась. Что делать, когда начальник, умный, интеллигентный и вообще добрейшей души человек, силой не выпускает из кабинета? Драться с ним? Кричать «помогите»? И прослыть на всю прокуратуру неуравновешенной истеричкой?

Яна подошла к двери:

– Разрешите пройти, пожалуйста!

Крутецкий не сдвинулся с места, но вдруг наклонил голову и потянул носом воздух:

– Так, минуточку… Яна Михайловна, вы пили?

– Что?

– Я совершенно ясно слышу от вас запах алкоголя.

Яну будто кипятком обдало. Что за нелепое обвинение!

– Максим Степанович, я совершенно трезвая!

– Ну да, ну да… – он усмехнулся, – вы в зеркало-то на себя взгляните! Глаза навыкате, лицо красное… Понятно, что вы пьяны, и принюхиваться не надо.

– Нет, неправда, – крикнула Яна, – ничего подобного!

– Тихо, тихо, не буяньте, – Крутецкий похлопал ее по плечу, – как говорится, выпила – веди себя прилично.

– Я не выпила!

Он больше не загораживал выход, но Яна этого не замечала. Всего важнее сейчас было доказать Крутецкому, что он ошибся.