Мария Воронова - Из хорошей семьи

Проректор встал из-за стола. Старинный паркет поскрипывал под его ступнями в модных саламандровских ботинках.

Приблизившись к Евгению и доверительно взяв его под локоток, проректор сказал:

– Евгений Павлович, мы тут все взрослые люди и понимаем, что лично вы, может быть, не совершили в своей жизни ничего плохого и никогда не совершите. И как к преподавателю, насколько мне известно, к вам претензий нет. Но вы тоже должны понимать, какая репутация у нашего института, и наш долг передать ее следующим поколениям такой же безупречной, какой мы приняли ее у наших предшественников. Знаете, сколько народу претендовало на ваше место? Но мы взяли вас, потому что решили, что ваши биография и жизненный опыт помогут кафедре стать немного ближе к жизни… Это был эксперимент, и, к сожалению, неудачный. Мы не подумали, как теперь объяснять студентам и их родителям, почему философию преподает не выпускник университета, а бывший замполит. Простите уж, но это все равно, как если бы им кардиологию читал фельдшер «Скорой помощи».

– Я окончил КВВМПУ, – отчеканил Евгений, – и первая буква «В» в нем обозначает «высшее». Если развить вашу аналогию, то это все равно, как если бы родители возмущались, что кардиологию читает выпускник Военно-медицинской академии.

Проректор раздраженно махнул рукой:

– Хорошо, хорошо, мы старались щадить ваши чувства, но, раз вы не понимаете намеков, должны сказать прямо. Студенты боятся ходить к вам на занятия. Это первый-второй курсы, почти дети, естественно, им страшно.

– Вот именно, дети, которые скажут что угодно, лишь бы прогулять.

– А если бы вы были девочкой семнадцати лет, вам не было бы страшно?

Евгений нахмурился. А действительно… Есть у него знакомая девочка двенадцати лет, которая не испугалась и ходила бы в дом к сыну маньяка, если бы не запрет бабушки, но Варя одна такая. Нормальным детям свойственно пугаться чудовищ. Даже не бояться их в прямом смысле слова, скорее, брезгливо сторониться. Он сам подростком вздрагивал, когда видел людей с уродствами, старался не подавать вида, но все равно у него на целый день портилось настроение.

– Я бы тогда, наверное, хотел послушать умных людей, – вздохнул он, – которые бы объяснили мне, что сын за отца не отвечает и когда преувеличиваешь мнимую опасность, всегда есть риск недооценить настоящую, ведь на злодее никогда не написано, что он злодей, поэтому с сыном маньяка надо быть настороже точно так же, как и со всеми остальными мужиками. Думаю, я бы хотел, чтобы мне объяснили, что нельзя бояться собственных страхов, потому что опасность таится во всем, что нас окружает, и единственный способ жить интересно – это оценивать опасность адекватно, а не шарахаться от каждого куста.

– Да что вы его слушаете, – перебил Владимир Яковлевич, – он вам сейчас наговорит! Это же замполит, а всем известно, когда замполит умирает, язык во рту еще три дня шевелится.

– Так точно, – улыбнулся Евгений.

– А что бы вы хотели услышать, будучи родителем семнадцатилетней девочки? Что могло бы вас успокоить, знай вы, с кем администрация вуза вынуждает общаться вашего ребенка?

Евгений развел руками и повторил слова Фамусова:

– «Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом?»

– Не надо ерничать, Евгений Павлович! Вы воспользовались тем, что начальник отдела кадров, очарованный вашей боевой биографией, не стал слишком тщательно вас проверять и в результате что?

– Что?

– Нежелательные эксцессы, Евгений Павлович! У нас учатся дети уважаемых людей, цвета нашей профессуры, просто известных врачей, и все они, знаете ли, волнуются за свое потомство.

– А как же дети рабочих и крестьян? – спросил Евгений.

– Не надо передергивать! В самом деле, глупость какая: если отец и сын токари на заводе, это трудовая династия, а когда у нас трудовая династия, это почему-то сразу блат.

– Вы хотите, чтобы я вам объяснил, почему? Я могу.

– Молодой человек, прекратите, пожалуйста! – Проректор вернулся за свой стол, снова сел под багряные знамена и захлопнул дело Евгения. Получилось бы эффектно, не будь папка такой тощей. – Ообсуждать больше нечего, так что давайте перейдем к выводам. Лучше всего будет, если вы, Евгений Павлович, напишете заявление по собственному желанию.

– Лучше кому? Вам?

– Всем будет лучше. С завтрашнего дня вы отстранены от преподавательской работы, и если откажетесь уйти, то придется уволить вас по несоответствию, ведь что это за преподаватель, который не преподает? Нужна вам такая запись в трудовой?

Евгений пожал плечами.

Проректор холодно улыбнулся:

– Евгений Павлович, я трачу на вас свое время, потому что ситуация действительно щекотливая, но в конечном итоге создали ее вы, а не мы. Мы стали жертвой вашего обмана, но не держим на вас зла, а предлагаем мирно разойтись, чтобы каждый остался при своем.

Пока проректор увещевал его, преподаватели разошлись по домам, и Евгений решил, пользуясь тишиной, освободить закрепленные за ним два ящика письменного стола. А то вдруг обстановка совсем накалится и нехитрый скарб полетит ему в лицо. От серьезной травмы он, впрочем, был гарантирован, потому что в ящике лежали ежедневник, пара тетрадей, куда Евгений записывал спорные и сложные моменты, да ворох шариковых ручек, на девяносто девять целых и девять десятых процента непригодных для письма. И еще какой-то листочек. Евгений хотел выкинуть, но посмотрел. Оказалась ведомость Ледогоровой, той самой мстительной девушки, категорически не желающей изучать философию.

Евгений засмеялся, покрутил бумажку в руках, сел, нашел ту самую единственную ручку, которая пишет, да и вывел в ведомости «хорошо». Лидия Александровна победила его, а капитулировать тоже надо достойно.

Он забежал в учебную часть отдать ведомость и успел в самый последний момент, когда сотрудница уже закрывала двери на ключ.

Евгений так привык сломя голову нестись с работы домой, что сейчас почувствовал себя будто заброшенным на другую планету.

Даже знакомая улица Льва Толстого казалась новой и неизведанной местностью, наверное, потому что он впервые шел по ней не спеша, оглядываясь по сторонам. Внезапно оказалось, что зимний вечер на Петроградской стороне сумрачен, таинственен и тревожен.

Евгений посмотрел на темные узкие дома, обступившие площадь, и спустился в метро, сам не зная, куда ехать.

Народу в вагоне было довольно много, но не сверх меры, Евгений смог устроиться в углу возле двери с надписью «не прислоняться», но на «Технологическом институте» людей сильно прибавилось, так что прислониться все-таки пришлось.

Глядя на черноту за окном, он размышлял о своем будущем. Никто не может заставить его написать заявление по собственному желанию, если такового желания он не имеет, а уволить его на том основании, что его отец – патологический убийца… Нереально. Во-первых, отец умер до суда, значит, официально не считается преступником, а во‐вторых, несмотря на вопли великих специалистов о генетике, законы наследственности и уголовное законодательство – вещи совершенно разные и не пересекаются никак. Как минимум наследственность должна идти впереди закона. Нет, тут ситуация такая, что общественность всеми руками и ногами «за», и судья тоже по-человечески согласится, что нечего к детям подпускать сына маньяка, но через силу, со слезами вынужден будет признать увольнение незаконным и потребовать у администрации восстановления Евгения на работе.