Мария Воронова - Из хорошей семьи

Неужели это было с ним?

Когда отца поймали, Евгений был в автономном плавании и запомнил его как время спокойных надежд. Он хорошо проявил себя в походе, настолько, что командир по возвращении собирался представить его к правительственной награде. Экипаж подводной лодки тоже относился к нему вроде бы неплохо, и впереди Евгений видел, как в песне, «у жизни только даль» и был совершенно спокоен за свою военную карьеру. Дома ждала красавица жена, как раз накануне выхода в море сообщившая, что у них будет ребенок. Все свободное время Евгений проводил в мечтах, как станет отцом, размышлял, кого ему больше хочется, сына или дочку, перебирал имена и думал, не стоит ли ближе к родам отправить жену в Ленинград под крылышко мамы с папой. Здесь климат суровый, быт спартанский, а он все равно из морей не вылезает.

В общем, сходя на берег, Евгений был абсолютно счастлив и спокоен не только за прошлое и настоящее, но и за будущее.

Первый удар он получил, не обнаружив жены среди встречающих, а сразу после торжественной части к нему подошел особист и увлек в какой-то темный кабинетик, где рассказал, что отец был арестован по чудовищным обвинениям и скончался в следственном изоляторе. Что-то еще говорил, но Евгений уже не слышал, все силы прилагая к тому, чтобы поверить, что это не сон.

Особист почти таким же тоном, как сегодня проректор, увещевал его списаться со службы по здоровью, доктора уже готовы все оформить так, что любо-дорого, и на гражданке липовый диагноз устроиться не помешает.

А иначе как?

Евгений тогда был как в зазеркалье, будто отупел. Никак не мог поверить, что отца больше нет, и получается, никогда и не было, детство прошло рядом с маской, под которой скрывалось чудовище. Поняв, что ничего от него не добьется, особист отвез его домой, а там вместо жены обнаружилась записка, в которой Зина сухо информировала, что до развода поживет у Васютиных.

Евгений рванул к Васютиным, но в дом его не пустили, жена вышла на лестницу, сказала, что сделала аборт, потому что не хочет рожать чудовище, и с ним, выродком, дальше жить ни за что не будет.

Он так до сих пор до конца и не понял, чего там было больше – первобытного страха перед его дефектными генами или нежелания делить с ним судьбу изгоя.

Наверное, и того и другого понемножку.

Когда первый шок прошел, Евгений решил не увольняться, хотя особист и увещевал его, и стыдил, и призывал подумать о высшем общественном благе, точь-в-точь как сегодня проректор. Евгений уперся, твердил, что дело свое любит, службу знает и согласен до пенсии трубить замполитом на лодке, раз уж обстоятельства закрыли перед ним все другие перспективы.

Видя такое рвение, особист готов был уступить, он вообще был неплохой, понимающий мужик, но тут убили Веню, и у мамы, которая до этого держалась стойко, случился тяжелый инсульт. Несколько недель она провела в реанимации, врачи сделали все, что могли, речь восстановилась почти полностью, но правая половина тела осталась парализованной. Стало ясно, что мама будет нуждаться в постоянной заботе до конца дней, и пришлось кидаться в ноги начальству, чтобы комиссовали как можно скорее.

Все устроили почти мгновенно. Бывший капитан третьего ранга Горьков полетел в Ленинград гражданским человеком, разведенным мужем и несостоявшимся отцом, неся за спиной мучительное и едкое чувство вины. Если бы он сразу вылетел домой, как только узнал о смерти отца, то сумел бы защитить брата, Веня остался бы жив, а мама – здорова. Но он слишком увлекся собственным горем, яростно боролся за собственное будущее и не хотел знать, что близким грозит опасность. Не подумал он, что после смерти отца сделался главой семьи, понадеялся на мамины уверения, что она держится и справляется. Просто хотелось в это верить, вот и все.

Малодушный и жалкий сын убийцы, он должен знать свое место.

Этот поцелуй был просто глотком воды перед новым переходом через пустыню.

Крутецкий взял манеру демонстративно втягивать носом воздух, когда оказывался рядом с Яной, а после так же нарочито пожимал плечами, мол, перегаром явно не несет, но, товарищи, вы же понимаете…

Она ни секунды не сомневалась, что Максим Степанович растрепал коллегам о ее пристрастии к бутылке, поэтому приходилось контролировать каждое слово и каждый жест, и от этого, кажется, было только хуже.

Мурзаева, подобревшая после случая с Колей Иванченко, снова стала на нее покрикивать, а коллеги вели себя благожелательно, но слишком панибратски. Следователь Семенов, проставляясь по случаю дня рождения, пригласил ее и позвал на ты, хотя раньше они общались на вы и по имени-отчеству. Малинина пригласила в гости на бутылочку красненького таким тоном, что Яна не поняла, серьезно она или издевается. Естественно, она отказалась от этих заманчивых предложений.

В ее присутствии стали чаще шутить о тяжелом утре понедельника и прочих пьяно-похмельных атрибутах, а Мурзаева, когда Яна зашла к ней подписать несколько постановлений, вдруг прикрикнула: «Ну что ты смотришь грустным взглядом неопознанного трупа? Случилось что? Да – скажи, нет – взбодрись». Пришлось растягивать губы в веселой улыбке.

Яна поняла, что попала в безвыходное положение. Ярко и стильно одеваться нельзя, чтобы не прослыть хищницей и проституткой, а скромный вид свидетельствует об алкоголизме. Всю зарплату пропивает, одежду не на что купить, и не успевает протрезветь, чтобы ухаживать за тем, что имеет.

Она напряженно размышляла, как соблюсти баланс, вырулить между Сциллой и Харибдой, как раздался телефонный звонок.

На проводе был Виктор Зейда с предложением посетить вместе с ним архив для изучения дела Горькова. Говорил Виктор Николаевич таким безмятежным тоном, будто и не он всего несколько дней назад звал ее на свидание и получил решительный отказ.

– С какой целью? – спросила Яна сухо.

– Для диссертации. Бо дид не дуже памятае…

Яна поморщилась. Научился бы сначала разговаривать нормально, а потом уж кадрился к приличным девушкам и в аспирантуру поступал. У папы на кафедре одно только «зво́нит» лишало претендента всех шансов, а в медицине, видимо, критерии другие.

Через слово понимая речь Виктора Николаевича о том, что каждый случай на вес золота и ему обязательно надо составить психологический портрет Горькова хотя бы по материалам уголовного дела, раз уж сам маньяк недоступен для изучения, Яна удивлялась, как можно быть таким бесчувственным и наглым. Девушка тебе отказала, а ты тут же просишь ее стать твоим пропуском в архив. Не дала, так пусть хоть в работе пользу принесет, – вот ход мысли этого примитивного создания!

– Боюсь, что у меня совершенно нет времени, – процедила она.