Мария Воронова - Из хорошей семьи

Пока он намывал сковородки, Лена заварила чай и сделала по бутерброду с колбасой. Сидели так уютно, что Федору не хотелось ничего говорить, но все-таки он набрался духу.

– Ты, Лена, пожалуйста, относись к маме поласковее, – начал он, понимая, что выходит фальшиво и неловко, – она очень беспокоится, как ты воспримешь ее положение.

Лена пожала плечами:

– Так а мне что? Были бы здоровы оба, и, надеюсь, у этого ребенка будет более счастливое и адекватное детство, чем было у меня.

Федор поморщился:

– Лена, я прошу тебя, не начинай! Только не сейчас, ладно?

– Пап, ты спросил, я ответила.

– Лена, мы признали, что были не правы, воспитывали тебя неверно и испоганили тебе детство. Ты имеешь право нас ненавидеть, только я очень тебя прошу – не прямо сейчас. Побереги маму, пока она в интересном положении.

– А можно хотя бы дослушать? Папа, что было, то было, никакой иронией ты это не замажешь, и простить я не могу не потому что не хочу, а не получается, – Лена вздохнула, – потому что как ты думаешь, человек с перебитым хребтом простит того, кто с ним такое сделал? Может быть, на целый день уговорит себя, что простил, а следующим утром увидит бегуна в парке и подумает: ах, если бы не этот гад, то я бы сейчас тоже так бегал.

– Я понимаю, о чем ты говоришь, Леночка, – сказал Федор, поежившись от холодных слов дочери.

– Но я подумала, что вот была я ребенком, а теперь выросла, так и мама тоже могла измениться. Я поняла, что сама отвечаю за себя и свою жизнь и поэтому обязана признавать такое же право за другими людьми. Я другая, и она другая, у меня новая жизнь, и у нее тоже, и общаться мы теперь можем по-новому, как два взрослых человека. А детство изуродованное… – она улыбнулась, – что прошло, то прошло. Надо ампутировать его, как гангренозную конечность, и научиться ходить на костылях.

– Как ты четко излагаешь.

– Учителя хорошие были. Мама тоже в свое время не испытывала трудностей с формулировками. «Неблагодарная дрянь», «патологическая обидчивость», «больное самолюбие» – бриллианты словесности просто.

Федор нахмурился:

– Прошу тебя, не начинай.

– Я тебе говорю, что это в прошлом. Все. Гнилая нога отрезана и стоит в банке с формалином. Обиды, гнев, все осталось там.

– Ты мудрая женщина, Лена.

Дочь улыбнулась, но от ее холодного взгляда Федору стало совсем не по себе.

– Не волнуйся, пап, пока я здесь, обещаю тебе полнейшую любовь и идиллию.

– Да?

– Да, папа. Мне есть чем заняться, кроме как выяснять отношения с мамочкой. Ей нужна любящая дочь – она ее получит.

– А тебе?

– Что мне?

– Тебе любящая мать не нужна?

– А я поняла, что я у себя одна и в первую очередь должна сама о себе позаботиться.

– Вот как?

– Да, папа. Нельзя себя никому скармливать.

– Я понял… – со вздохом кивнул Федор. – Ну что ж, Лена, ты мудрая женщина, а значит, и доброта к тебе со временем придет.

– Значит, по-твоему, сейчас я злая? – воскликнула Ленка. – Я?

– Лена, тише…

– Вы надо мной издевались, как хотели, – Ленка перешла на шепот, отчего лицо ее исказилось, – а злая я? Что ты хочешь вообще? Что я должна сделать, чтобы тебе угодить? Оживить мертвую конечность и пришить себе обратно? Так не получится. Могу только вытащить ее из формалина, чтобы она тут гнила и воняла!

– Успокойся, пожалуйста.

– Вот какого черта! Я приехала, все нормально, помогаю, стараюсь, как могу, нет, ты лезешь со своими нотациями, – Лена вскочила, – знаешь что, иди ты в задницу!

– Да что я сделал-то не так? – спросил Федор ей в спину.

Дочь выбежала из кухни и скрылась в своей комнате.

Федор посидел немножко, допил чай и подошел к Ленкиной двери. Прислушался и, уловив всхлипывания, постучался и вошел. Лена лежала в темноте, свернувшись калачиком на своем диванчике. Федор погладил ее по голове, дочь дернула плечом.

– Прости, Лена. Ты хорошая.

– Иди к черту!

– Нет, правда, ты очень хорошая и добрая, просто сдержанная и рассудительная, но это еще лучше.

Всхлипнув глубоко и резко, как ребенок, она села:

– А могу я в этом доме прожить хотя бы пять минут без психоанализа моей личности?

Федор растерялся. Он очень давно не ссорился с дочерью один на один, и раньше эти редкие стычки заканчивались покупкой мороженого, а теперь что? Теперь Ленка выросла и овладела женским искусством любой аргумент оборачивать против него.

Тут дверь открылась и в комнату влетела Татьяна.

– Лена, что такое? Почему ты плачешь? – Оттолкнув Федора, она обняла дочь.

Ленка зарыдала в голос.

– Ну все, все, я с тобой. Что ты натворил, придурок?

Федор развел руками.

– Не строй из себя идиота!

– Тань, да я честно…

– Обидел мою девочку. Ну ничего, сейчас вытрем глазки, успокоимся… Все будет хорошо.

Федор хотел тоже обнять Ленку, но Татьяна отмахнулась.

– Да я просто хотел, чтобы мы все дружно жили…

– Господи, куда ты полез, злыдень!

«И действительно, – подумал Федор мрачно, – куда я полез в женское. Вот Ленка хотела мыслить четко и логично, по-мужски, а я в три секунды расшатал ей всю конструкцию».

Он попытался найти какие-то правильные, подходящие к случаю слова, но посмотрел на своих женщин и понял, что все, что он сейчас ни скажет, будет не то.

– Папа бесит, – приговаривала Татьяна, всхлипывая сама, – стоит, как статуя, нет бы водички принести.

Федор повиновался. Все летит, дни мелькают и сливаются, как огни скорого поезда, и ты то ли едешь в нем, то ли смотришь со стороны, но на редких остановках в пути вдруг обнаруживаешь, что ты уже далеко-далеко от места отправления и вообще непонятно, ты ли это. Ясно одно – назад не вернешься. Наверное, именно об этом плачут сейчас Таня с Леной…

Вечером показывали «Служебный роман». Мама любила этот фильм, и Евгений тоже сел смотреть, хотя мысли его блуждали очень далеко от приключений Калугиной и Новосельцева. Даже одиночеству героини он в этот раз не сильно сочувствовал, думая что-то вроде «мне бы ваши проблемы, Людмила Прокофьевна».

Следовало срочно решить, писать по собственному желанию или ждать, пока его с треском выкинут по статье за систематические опоздания и прогулы.

Для дальнейшего трудоустройства большой разницы нет – грузчиком в ближайший гастроном его примут и с позорной трудовой книжкой, а в приличное место не возьмут все равно. В вузы дорога закрыта, потому что Владимир Яковлевич наверняка просигналил в отделы кадров, какой отщепенец может к ним пожаловать, а в школы он, пожалуй, сам не сунется. Родители с ума сойдут, узнав, что их дети находятся во власти сына жестокого маньяка, и, честно говоря, их можно понять.

Вспомнить, что в училище им преподавали мореходное дело и специальность его «замполит-штурман», или, как они всегда называли, «замполит минус штурман»?