Мария Воронова - Из хорошей семьи

Есть люди, которые не любят работу в принципе. Их тяготит необходимость рано вставать, проводить весь день вне дома, выполнять указания руководителя, вообще делать что-то полезное. Таких Яна просто презирала, а теперь вдруг оказалось, что она сама принадлежит к их числу.

Будильник раздражал, как зубная боль, и вставала она так тяжело, будто всю ночь разгружала состав с цементом. Без аппетита ела, без азарта собиралась и брела на службу как в чугунных сапогах. Раньше она бежала за автобусом, а сейчас радовалась, если его долго нет – хоть на минуту позже придет на ненавистную службу.

Она всегда была почтительная, но общительная, а теперь стеснялась лишний раз обратиться к коллегам даже по делу, казалось, что и в телефонном разговоре они найдут доказательства того, что она пьяна или с похмелья.

Через силу, будто под водой, она выполняла самый минимум работы и думать боялась о том, чтобы сделать что-то большее, проявить инициативу или просто сказать лишнее слово, зная, что влететь может за все, что угодно.

Раньше она в будний день после работы успевала еще забежать в библиотеку или встретиться с подружками, а сейчас сил хватало только добрести до дома и упасть на диван.

Книги лежали недочитанные, свежий номер журнала «Юность» из почтового ящика перекочевал в мамины руки, хотя обычно Яна первая хватала его.

Она стала больше смотреть телевизор под чаек с шоколадкой, и наступил день, когда юбка, прежде свободно сидевшая на талии, застегнулась с трудом. Это повергло Яну в уныние, но вечером рука снова потянулась к вазочке с конфетами.

Будто серое облако окутало ее, не пропуская к ней ни радости, ни грусти.

Даже то, что Зейда не звонит, больше было не обидно.

Она спросила папу, нельзя ли хоть как-то перейти работать на кафедру, но сотрудница, которая могла бы в этом поспособствовать, взяла больничный, и, похоже, надолго, а у папы с ней были не такие отношения, чтобы звонить домой, а главное, ее ходатайства будет мало. Даже если бы на кафедре освободилось двадцать мест, Яна – молодой специалист, а значит, должна отработать три года там, куда ее распределили. Нужны очень серьезные связи, чтобы освободить ее от этих обязательств.

Придется тянуть постылую лямку еще два с половиной года, и тут одно спасение – уйти в декрет. Но как, если ни от кого не хочется рожать ребенка, не говоря уже о том, чтобы выйти замуж.

Наверное, она просто стала скучная и старая до такой степени, что не смогла увлечь даже такого биндюжника, как Зейда. А совсем скоро станет еще и толстая, и тогда совсем не останется шансов. Но эти страшные мысли доходили, как сквозь вату, и не вызывали сильной тревоги.

Однажды вечером ее навестил Юрий Иванович. Рабочее время близилось к концу, кое-кто уже потихоньку улизнул, а Яна под столом переобулась в сапоги, чтобы не провести ни одной лишней минуты в ненавистных стенах, и тут на пороге возник старый опер.

Зайдя, он притворил за собой дверь, но Яна, встав из-за стола будто для уважительного приветствия, снова открыла ее. Пусть сотрудники видят, что этот записной алкаш пришел к ней исключительно по делу. А кстати, по какому? Сейчас они ничего вместе не ведут.

Юрий Иванович покосился на нее удивленно.

– Душно здесь, – пояснила Яна.

– Ладно, как скажешь. Ну что, были в архиве? Дело видели? Ничего тебе там не показалось странным?

Яна вздохнула:

– У меня нет столько опыта, чтобы видеть чужие странности.

– Ты знаешь что, малая, давай не прибедняйся.

– А во‐вторых, – продолжила Яна, – нам ничего не удалось получить, кроме неприятностей на работе для меня.

Юрий Иванович состроил сочувственную гримасу и извлек из своего портфеля помятый шоколадный батончик:

– На, посластись. На нашей работе приятностей вообще мало, так что привыкай.

– Спасибо за совет, – процедила Яна. Сегодня от Юрия Ивановича не пахло спиртным, и вообще он выглядел много свежее обычного.

– Эх, жаль, что дело не дали, потому что я на твой острый глазок сильно рассчитывал.

Поймав красноречивый взгляд, который Яна бросила на часы, Юрий Иванович подал ей пальто и сказал, что немножко проводит.

Они вместе вышли в тихий, на удивление благостный вечер. Легкий морозец приятно покусывал щеки, снег поскрипывал под ногами, а звезды сияли радостно и сильно.

– Никак у меня этот «Фольксваген» из головы не идет, – вздохнул Юрий Иванович.

Яна пожала плечами.

– Я знаешь, что подумал? Кто у нас может себе позволить кататься на таких машинках? Только лучшие люди, верно? Посольские работники, дипломаты, внешторговцы, цвет нации, короче говоря. Чтобы приобрести иностранный автомобиль, нужны очень большие связи и возможность выезда в загранку. Какой-нибудь мясник в гастрономе имеет денег еще побольше, но у него нет выхода на нужных людей, а главное, нет желания засветиться перед ОБХСС столь нелепой и вызывающей покупкой.

– Вы правы.

– «Фольксваген» может быть только у очень уважаемого человека или, учитывая возраст машины, у детей очень уважаемого человека, которые, в свою очередь, если не спиваются вчерную, тоже становятся очень уважаемыми людьми. Вдруг Костенко дал отбой по этой версии не потому, что считал бесперспективной, а просто не хотел связываться? Их не так много, этих машинок, можно за три дня владельцев проверить, но видишь, никто не хочет дергать тигра за усы.

Рассуждения эти показались Яне убедительными. Костенко еще можно понять, при таком количестве улик против Горькова действительно глупо тратить время и силы на поиски автомобиля, но следователь, ведущий дело об исчезновении подростка в Приморском районе, обязан был заняться «Фольксвагеном», тем более что других зацепок в деле нет. Тоже, наверное, оробел перед начальством, решил: «Ребенку все равно, он давно мертв, но я-то жив, и лишние проблемы мне совершенно ни к чему». Бог его знает, этих небожителей, начнешь проверять, а они обидятся, осерчают да и позвонят куда надо, мол, товарищи дорогие, приструните вашего холопа. И хоть Яна работала недолго, но уже успела убедиться, что холопа в таких ситуациях обязательно приструнят. Ведь если разобраться, в случае с мерзким Коленькой Иванченко Мурзаева отчитывала ее за абсолютно законные действия. Будь на месте великого химика какая-нибудь алкоголичка, так давно бы дело передали в суд, а Коля вместе с родителями находился бы под самым пристальным вниманием инспектора по делам несовершеннолетних.

Закон у нас один для всех, но если фигурантом дела оказывается высокопоставленный руководитель или партийный деятель, то разрешение на работу с ним надо спрашивать в горкоме партии, и если они скажут не трогать, то не трогать. И боже сохрани ослушаться! Мурзаева так и сказала: «Первый раз прощается, но боже сохрани тебя, Яна, снова лезть к большим людям, не спросясь».