Мария Воронова - Из хорошей семьи

Евгений кивнул.

– Женя, я говорю серьезно. Ты просто не был женат…

– Вообще-то был, – буркнул Евгений, слегка удивленный таким поворотом разговора.

– Это не считается. К сожалению, ты не испытал на опыте, какая близость возникает между мужем и женой через годы брака. Хорошо ли, плохо ли живут, а люди срастаются, становятся одним целым… Трудно объяснить, ну да бог даст, сам узнаешь. Поверь, если бы в Павле было что-то злое, я бы почувствовала. Жена не может этого не понять. Другой вопрос, что будет терпеть, закрывать глаза, приноравливаться, но не понять не может. А мы с твоим папой прожили четверть века, и за все эти годы я ни разу не подумала, что с ним что-то не так.

Евгений молча поправил маме подушку.

– Я тебе это говорю не для того, чтобы пристыдить, – продолжала она, – наоборот, хочу, чтобы ты знал, что ты сын хорошего человека и с тобой все в порядке.

– Надеюсь, что так.

– А надо, чтобы был уверен!

– Хорошо, мама.

– Ах, господи, ну почему я не послушала тогда умных людей! Ведь и следователь советовал уехать, и Вадим еще раньше предлагал помочь! Все гордыня моя!

– Вадим?

– Да, он приходил сразу после ареста Паши и тоже советовал как можно скорее бежать из города. Обещал чуть ли не за три дня сделать новые паспорта с другой фамилией, а мне, старой дуре, показалось, что он не помочь хочет, а отыграться за прежние ссоры и захватить нашу квартиру. Я тогда была уверена, что это просто какое-то дикое недоразумение и Паша вернется домой с минуты на минуту. Куда бежать? Зачем, если следствие во всем разберется? Каждый день корю себя, зачем не послушалась? Ну подавились бы они с Галей той квартирой…

– Все, мама, успокойся! Ты защищала честь отца, значит, все правильно.

– Еще бы хоть знать, что я скоро умру, – сказала мама спокойно, – так нет. Сердце здоровое, могу еще тридцать лет у тебя на шее камнем провисеть.

Евгений улыбнулся:

– Знаешь, что папа говорил по этому поводу? Смерть – такая гостья, которую нужно достойно принять, но приглашать не следует. Я рад, что ты жива и со мной, и весь этот быт мне вообще не в тягость.

– Да?

– Ну конечно, мам!

– Тогда спокойной ночи.

Улегшись на своем диване, который посередине просел и превратился в некое подобие люльки, Евгений попытался уснуть, но в голову лезли разрозненные мысли. То он искренне верил, что мама права и отец невиновен, то вспоминал дни, когда папа возвращался поздно, в двенадцатом часу, усталый и пахнущий крепким мужицким потом. Отец объяснял свои отлучки просто: он пишет о жизни рабочих и, чтобы делать это убедительно, надо хотя бы денек прожить в шкуре своего героя. В каждой профессии есть нюансы и секреты мастерства, и писатель должен их понимать пусть в самых общих чертах. Книги он пишет детские, но если родитель-крановщик вдруг полюбопытствует, а что там такое товарищ Горьков написал о коллегах, и увидит, что полную чушь, то будет очень неловко, даже если этот крановщик из педагогических соображений ничего не скажет своему ребенку.

Отец был крепкий, широкоплечий, жилистый мужик, в этом смысле Евгений пошел в него, а кроме того, еще по-крестьянски умелый и ухватистый, чего сыну, к сожалению, не передал. Рабочие с удовольствием посвящали его в секреты своих профессий, и Евгения никогда не настораживали отцовские отлучки. Несколько раз он просил взять его с собой, но папа объяснил, что это неудобно. Люди и так делают ему большое одолжение, так еще не хватало им развлекать юного лоботряса и каждую секунду бояться, что он по незнанию покалечится сам или разнесет к чертям весь завод.

Это показалось Евгению убедительным, и он больше не просился. А теперь поди узнай, где отец пропадал тогда…

Внезапно возникло перед глазами лицо следователя. Его звали Сергей Васильевич Костенко, имя зачем-то врезалось в память. Евгений пошел к нему сам не зная зачем, кипя гневом и яростью, и, наверное, избил бы, будь Костенко помоложе. Но при виде старика руки его опустились. Тот разговор вышел очень долгим и тяжелым, и ощущения Евгений испытывал такие, как бывает, когда ломается кинопроектор. Кадр застывает, а потом пленка плавится, и на экране остается безжалостная белая пустота.

Костенко не убедил его в виновности отца, но заставил поверить, что в принципе это возможно. Так Евгений с тех пор и жил, то ничего-ничего, а то окатит липкой холодной волной ужаса, что он – отродье бесчеловечного чудовища и никак не возможно это изменить.

Мамина болезнь заставляет его прозябать в полутени, не пускает на солнышко, и это правильно. Один бы он не смог оставаться одиноким. Но все-таки надо было тогда им с Веней бежать, бежать как можно дальше… Но надо же, мама никогда не рассказывала, что Вадим проявлял участие. Интересно, это он из лучших побуждений или действительно хотел завладеть жильем? Скорее всего второе. Галя там была прописана, и ничто не помешало бы ей вселиться после побега мамы и Вени, а дальше дело техники. Галя, конечно, змея та еще, а Вадима можно ли осуждать? Семья жены отвергла его, оскорбила, унизила, так зачем же упускать то, что само плывет в руки? Но так хочется думать, что намерения у него были хорошие. Евгений нахмурился, вспоминая. После смерти отца и Вени Галя потребовала разменять квартиру, поскольку до сих пор была в ней прописана, но Вадим никак в этом не участвовал. Евгений не хотел разорять родовое гнездо, но, пока мама была в больнице после инсульта, его сильно избили неравнодушные граждане, на входной двери появлялись надписи оскорбительного содержания, и вообще стало ясно, что жизни им тут не будет. Один Евгений бы стерпел, но, когда в окно запустили камнем, а в милиции отказались принимать заявление, понял, что надо уезжать туда, где никто их не знает, ведь страшно оставлять маму дома одну в такой враждебной обстановке. И потом, как ни крути, а Галя имела право на свои метры. Она хотела разменять квартиру на две однокомнатные, но поскольку их с мамой было двое, а Галя – одна, разошлись на двухкомнатной хрущевке и очень хорошей комнате в очень хорошей коммуналке, и, насколько помнил Евгений, именно Вадим уговорил Галю согласиться.

Девочкой Яна не понимала людей, которые ненавидят свою работу. Если не нравится – поменяй, найди хорошее место, а лучше сам научись делать хорошо, так и эта работа сразу по душе придется, беспечно думала она. У родителей разговор на эту тему был короткий: научись и полюбишь. Классе в пятом Яна ненавидела пылесосить, всячески отлынивала от этой обязанности, но мама не стала принуждать, а подробно расспросила, что именно пугает Яну в этом процессе, и неожиданно выяснилось, что водить гудящей щеткой по ковру ей очень даже нравится, а вот убирать пылесос обратно в кладовку она боится, потому что однажды ее чуть не убило выпавшей оттуда гладильной доской. Тогда они с мамой договорились, что до тех пор, пока Яна не подрастет, мама будет доставать и убирать пылесос сама. Всегда есть моменты, с которыми ты не справляешься, и надо это признать, попросить помощи, а самой потихоньку осваивать.