Мария Воронова - Из хорошей семьи

– Спасибо…

– Да уж, упорола ты косяк! – фыркнула Марина Петровна. – Представь, что будет, если каждый следователь начнет друзей водить в архив?

Максим Степанович осторожно кашлянул:

– Думаю, нам не следует сильно ругать Яну Михайловну и тем более делать какие-то выводы. К счастью, опытный архивариус не позволила преступлению свершиться, а наш молодой специалист теперь будет знать, что не надо совать свой очаровательный носик куда не следует. Правда ведь?

Яна энергично кивнула.

– Вот и хорошо. Остался только один неприятный момент. Как я понимаю, вы посетили архив в рабочее время?

– Я отпросилась.

– И какую же причину вы привели?

– Сказала, что иду в архив.

– А уточнили, что по личному вопросу, а не по службе?

Яна покачала головой. Самое обидное, что Крутецкий прав. Абсолютно и во всем. И она обязательно бы подумала об этом, если бы не жег ее стыд перед Зейдой за бестактное замечание про Юрия Ивановича и не хотела бы любой ценой доказать ему, какая она добрая и хорошая. А теперь что возразишь?

Она сглотнула, надеясь, что не расплачется.

– Получается, вы прогуляли?

– Я всего на час раньше ушла…

Крутецкий засмеялся:

– Ах, какая прелесть! Всего на час! А что будет через год работы? Всего на полдня? А через десять лет? Подумаешь, запила на неделю?

– Ладно, ладно, ты уж не перегибай, – засмеялась Марина Петровна, – после студенческой вольницы не так просто привыкать к трудовой дисциплине. Молодой и поспать хочется, и погулять хочется, и парню своему показать, какая ты важная птица… Верно, Яна? Не отвечай, знаю, сама такой была. Ты хорошая девочка, просто помни два важных правила. Первое: рабочее время – это святое. И второе: сначала инструкция и приказ, потом совет старшего товарища и только потом собственные мысли.

– Спасибо, Марина Петровна.

– А что в архив-то полезли, кстати? Из-за чего сыр-бор?

– Виктору Николаевичу надо изучить психологические особенности личности Горькова.

Мурзаева вдруг резко отбросила ручку:

– Что ты мне чешешь! Какие там особенности вы хотели увидеть, если он не дожил до судебно-психиатрической экспертизы?

– Я не знаю. Может, факты его биографии о чем-то говорят.

– А может, вы попали под влияние Юрия Ивановича и его белой горячки? – фыркнул Крутецкий.

– Яна Михайловна, у вас куча работы, с которой вы едва справляетесь, – улыбнулась Мурзаева, и Яна поежилась, зная, что начальница переходит на вы и тихую любезную речь только в состоянии страшного гнева. – Вы только начинаете овладевать самыми азами профессии, а уже позволяете себе усомниться в компетентности опытнейшего специалиста, лучшего следователя страны! Признайтесь, вы можете жить только в состоянии всеобщего поклонения пред вашей гениальностью? Ради того, чтобы показать, что вы выше нас всех, вы хотите уличить в ошибке легендарного следователя Костенко, ни больше ни меньше? Моська должна лаять на слона, такая ваша логика? Так запомните, милая, вас сюда взяли не на ставку Шерлока Холмса, у нас такой просто нет! Вы рядовой работник и занимайтесь тем, что вам поручено, и не дергайтесь ни вправо, ни влево. Пройдет очень много времени, моя дорогая, прежде чем вам позволительно будет подумать, только подумать, что ваш коллега ошибается, и еще в два раза больше лет до того, как получите право указать на его ошибку.

Яна выскочила от Мурзаевой как ошпаренная, влетела в свой кабинет и закрыла дверь. Слезы душили, и стало понятно Яне, конечно, в таком состоянии она не сможет провести допрос. Надо извиниться или просто не открыть. Человек потопчется да и уйдет, а потом она сама к нему сходит, если вообще будет это потом. Ясно, что она не справляется с работой и не понимает, что находится на службе, а не в детском саду, Крутецкий сволочь, без сомнения, но когда прав, то прав.

Она сразу подозревала, что никакого следователя из нее не выйдет, а теперь убедилась в этом окончательно. Как там у Дзержинского: чистые руки, горячее сердце, холодная голова? У нее руки-крюки, а голова, может, и холодная, но пустая. Зато сердце горячее, да, недаром она ради одобрения едва знакомого парня пошла на должностное преступление.

Надо проситься на кафедру, хоть старшим лаборантом, хоть кем. Там совсем другая атмосфера, все добры друг к другу и не делают трагедии из-за прогулянного часа. Приходи попозже, уходи пораньше, главное, пиши статьи и веди занятия. И думать там разрешают сколько хочешь и по всей плоскости человеческого знания, а не только на малюсеньком пятачке, не охваченном инструкциями и приказами.

Яна всхлипнула. Она обязательно уйдет на кафедру, приложит к этому все усилия, но сегодня нельзя позволить Крутецкому победить. Действительно пора понять, что она не в детском саду и никто не станет утирать ей слезки. Нет рядом доброй воспитательницы, которая отгонит обидчиков, а бедной Яночке даст карамельку. Максим Степанович набивался на эту роль, но просил слишком большую цену.

Она открыла форточку, чтобы холодный воздух освежил заплаканное лицо. Допрос надо провести, а плакать и отчаиваться будем в свободное время.

Татьяна чувствовала себя немного лучше, но по утрам ее все еще тошнило, поэтому от приехавшей на каникулы Ленки беременность скрыть не удалось. Дочь восприняла известие внешне спокойно, даже равнодушно, зато взяла на себя хозяйственные хлопоты.

Выполняя предписания врача женской консультации, Таня много гуляла и много спала, читала всякие добрые книги и почти не общалась с мужем и дочерью. Жена будто отрешилась от мира, и, глядя на ее спокойное безмятежное лицо, Федору иногда становилось очень страшно, что с ребенком что-то случится.

Однажды Татьяна задремала совсем рано, как только кончилась программа «Время», а Федор немножко полежал рядом, но сна не было, тогда он пошел на кухню, где Ленка варила суп.

Усевшись в углу, он смотрел, как дочь весело снует по кухне, и улыбался. Все у нее выходило ладно, быстро, с огоньком. Лук шкворчал на сковородке, источая тонкий сладковато-пряный аромат, в кастрюльке булькала вода, а под ножом, ритмично стучащим по доске, будто сама собой распадалась на кусочки желтая картофелина. Пританцовывая, Ленка бросала нарезанные овощи в суп и тут же тянулась к полке с пряностями, а потом к лопаточке, чтобы помешать лук, и к холодильнику за банкой томатной пасты, и все это выходило у нее плавно и грациозно, как в балете.

Федор засмеялся.

– Что, пап?

– Ничего. Просто любуюсь.

– Да я все уже. Посуду только помыть.

С точностью отрегулировав огонь под кастрюлькой, Лена прикрыла ее крышкой и вытерла руки подолом фартука.

– Я помою, – сказал Федор, – может, чайку попьем?

– Давай.