Мария Воронова - Из хорошей семьи

Раньше, когда они с отцом возвращались домой продрогшие, мама сразу отправляла сыновей в кровать, растирала им пятки и сама надевала ненавистные кусачие носки с насыпанной в них сухой горчицей, приносила молоко, а отцу давала выпить большую рюмку водки с перцем и солью.

Не дай бог они простудятся и заболеют!

Вот и сегодня, когда Евгений пришел мокрый насквозь, мама заставила его кипятить молоко, надеть шерстяные носки и сидеть весь вечер под пледом, совсем забыв, что сын давным-давно пребывает не в молочном, а в водочном возрасте.

Рассказ Лиды ошеломил его так, что Евгений не понимал, как теперь думать и чувствовать. Должен ли он испытывать вину, что не верил в отца так, как верила мама? И за то, что папа пошел на смерть ради обоих сыновей, а он не уберег Веню, не обязан ли он корить себя до смерти?

Что делать с разъедающим душу стыдом, который мучил его все это время? Можно избавиться от него, потому что отец не виноват, или он должен стать еще сильнее в наказание ему за малодушие и неверие?

Может, в самом деле выпить?

Евгений вяло посмотрел в кухонном шкафчике – бутылка бальзама исчезла, и он не сразу вспомнил, что сам отдал ее Авдотье Васильевне.

Больше спиртного в доме не водилось, а, ей-богу, жаль. Самое время ступить на эту скользкую дорожку, хоть по Лиде будет чуть меньше тосковать.

Вспомнил, как обнимал ее сегодня, и сразу будто пузырь какой-то лопнул в голове, и Евгений понял, что его терзания ничего не значат.

Что было, того не изменишь никаким стыдом и покаянием, и единственное, что можно сделать, – это постараться восстановить доброе имя отца.

До разговора с Лидой Евгений сильно сомневался в виновности отца, но был твердо убежден, что следователь добросовестно пошел на поводу у доказательств, которые подкинул настоящий преступник. Ему в голову не могло прийти, что отца били сначала милиционеры, а потом в камере уголовники, причем настолько сильно, что папа понял – дети не выдержат. «Не верю я в стойкость юных, не бреющих бороды…»

Отец пошел на смерть, защищая своих сыновей, а сыновьям не позволили даже узнать об этом последнем его подвиге.

Евгений прислушался. В комнате телевизор рассказывал о новостях спорта, значит, время еще приличное для телефонного звонка. Притворив дверь к маме, он взял телефонный аппарат и отнес его в ванную.

Скорчившись на полу в узком пространстве между раковиной и дверью, он набрал номер. К счастью, подошел сам Вадим, и не пришлось объяснять Гале, что да почему.

Выслушав его сбивчивый рассказ, Вадим долго молчал в трубку.

– Ну не знаю, – протянул он наконец, – все-таки сам Костенко… Это тебе не баран чихал.

– Просто скажи, куда можно обратиться. К вам куда-то, или в прокуратуру, или сразу адвоката брать?

– Я поспрашиваю, конечно, но предупреждаю, что толку не будет. Костенко – это среди следаков считай Ленин.

– В смысле?

– Ты возьмешься бочку на Ильича катить? Вот… И они не будут. Любой другой бы был, так с удовольствием, но под Костенко никто копать не станет. Оставь ты эту затею, Женя.

– Ну как оставь-то?

– Так и оставь. Добьешься только, что тебя самого посадят, кто тогда за твоей мамой будет смотреть? На Гальку точно не рассчитывай.

– Ты просто узнай, пожалуйста. Теоретически.

Вадим вздохнул:

– Хорошо, Женя, но поверь, будет только хуже.

Жизнь катилась своим чередом, будто ничего не произошло. По-прежнему он сидел на кафедре изгоем, только пил чай в компании Тимченко, проверял рефераты, а вести занятия так ему и не давали.

Дня через два после их телефонного разговора Евгений, вернувшись с работы, застал у себя Вадима, которого незадолго до его прихода впустила Авдотья Васильевна. Он показывал маме альбом с семейными фотографиями, но истинная цель его визита была иной. Все-таки он хотел отговорить Евгения заявлять на Костенко.

– Ты пойми, – тихо увещевал Вадим, когда они уединились на кухне под предлогом покурить, – куда бы ты ни сунулся, наткнешься на Костенковского ученика, которого он не только наставлял, но и вывел в люди. Прикинь, так совпало, что его и рядовые сотрудники любят, и наверху очень даже уважают. Орденоносец, заслуженный работник, вся пурга, а тут ты со своими домыслами.

– Я просто прошу разобраться, вот и все.

– Ты понимаешь, какие головы направо-налево полетят, если ты вдруг прав? Костенко что, он на пенсии, а другие огребут по полной, причем кто меньше всех виноват, больше всех получит.

– Это везде так.

– Никто не будет рисковать своим местом ради справедливости, пойми. Ты в глазах каждого работника правоохранительных органов будешь выглядеть диверсантом, пытающимся подложить мину под их кресло, и единственное, что они захотят с тобой сделать, это обезвредить.

– Каким образом, интересно?

– Посадят или засунут в психушку, что еще хуже. С зоны в конце концов откинешься, а из дурки никогда. Голову тебе не вернут.

Евгений пожал плечами. В словах Вадима был свой резон, и перспектива, нарисованная им, представлялась весьма реалистичной, и правда то, что он себе не принадлежит, но, с другой стороны, не может взрослый мужик прятаться за маминой юбкой.

Простились дружески, а мама после ухода гостя долго грустила, ведь оказалось, что Вадим вполне приличный парень и она навеки рассорилась с сестрой из-за глупых предрассудков и наветов.

– Ах, если бы только мы проявили тогда немного больше снисходительности, так жили бы сейчас одной семьей, – вздохнула она, – но вот поди ж ты, нашла коса на камень… Надеюсь, что, когда я умру, ты восстановишь с ними нормальные родственные отношения.

В понедельник он досиживал последние секунды трудового дня, когда Таня сквозь зубы позвала его к кафедральному телефону. Евгению казалось, она считает, что обязана ненавидеть преподавателя Горькова в три раза яростнее, чем другие кафедральные дамы, искупая этим отсутствие высшего образования.

– Спасибо, Танечка, – сказал он ласково.

Взял трубку и услышал сухое:

– Это Лидия. Надо поговорить.

Коленки подогнулись, но он собрался с силами и сказал:

– Если надо, говорите, я слушаю.

– А три метра до столовой не можете дойти? Я здесь, из автомата звоню.

Это было очень неразумно, но так захотелось ее повидать, что Евгений быстро надел куртку и помчался, бросив на столе раскрытый реферат – подобной небрежности за ним сроду не водилось.

Столовая тоже уже закрывалась, и Лидия стояла под фонарем, увлеченно читая какую-то толстую книгу.

Евгений успел еще подумать, что если бы он был молодой, а Лидия – его девушкой, то он бы подкрался к ней, схватил и напугал, а книжка упала обязательно в лужу, и Лида бы его обозвала как-нибудь ужасно… Но тут она заметила его и с треском захлопнула свой фолиант.