Мария Воронова - Из хорошей семьи

– Евгений Павлович…

– Лида…

Они шагнули друг к другу и так же синхронно, как в танце, отступили назад.

Евгений откашлялся:

– Лидия Александровна, разрешите, я сам скажу. Вы нравитесь мне, сами знаете. Я еле сдерживаюсь, чтобы не наброситься сейчас на вас, и тогда, у вас дома, мое поведение было непозволительным. Осмелюсь предположить, что я тоже вам не совсем безразличен, но…

– Все это, конечно, очень интересно, – перебила Лидия, – но я к вам не по этому вопросу.

– Нет?

– Нет!

– Извините.

– Помните того здорового парня, с которым я была в столовке?

Евгений кивнул.

– Так вот, он пишет диссертацию про убийц, поэтому у него много друзей в правоохранительных органах. Мне кажется, вам стоит с ним поговорить, тем более что вы почти знакомы. Вот его телефон, – она протянула Евгению сложенный лист бумаги, – держите, я ему сказала про вас, и он обрадовался просто страшно. Не вашему горю, разумеется, а тому, что вы сын Горькова. Он в ходе своей работы занимается делом вашего отца, поэтому счастлив будет встретиться с вами.

– Спасибо.

– Ну вот и все. Надеюсь, больше не побеспокою.

– Подождите, Лида, стойте! – вырвалось у Евгения.

– Ну что, что? – Она улыбнулась. – Хотите целоваться опять?

– Хочу. Очень. Но нельзя. Не искушайте, Лидия Александровна.

Она пожала плечами:

– Хорошо, не буду. Всего хорошего, Евгений Николаевич.

Она быстро пошла к воротам. Евгений хотел бежать за ней, объяснить, что в глазах общественности он навеки изгой, пария, и не может допустить, чтобы Лидия от него замаралась. И про маму надо рассказать, чтобы она знала, что только непреодолимые обстоятельства…

Он смотрел ей вслед и понимал, что раз ничего не будет, то и говорить ничего не нужно.

Федор очень скучал по Таниной стряпне, но пришлось пригрозить, если она хоть что-нибудь еще приготовит, то он врежет в дверь кухни замок. Нельзя ставить под угрозу жизнь матери и ребенка ради обеда или чисто убранной квартиры. Пусть все зарастет грязью, а он оголодает, лишь бы только беременность прошла благополучно.

Сказано соблюдать постельный режим, значит, надо лежать, и точка.

Татьяна порывалась встать, мол, слишком ты меня бережешь, но Федор был неумолим.

То ли от беременности, то ли от скуки, но жена сделалась очень сентиментальной. Глаза теперь постоянно были на мокром месте, они с Ленкой все каникулы проплакали почти без передышки, а Федору отводилась важная, но бессловесная роль мальчика для битья, тупого мужлана, который всех бесит и ничего нормально сделать не в состоянии. Теперь Лена уехала, и ему пришлось совмещать еще и жилеткой.

Токсикоз почти прошел, и врач говорила, что анализы все хорошие и беременность протекает пока без особенностей, но Федор все равно страшно волновался и в глубине души был рад, что жена сидит у него на голове. Ему казалось, чем невыносимее будет его жизнь, пока Таня носит под сердцем ребенка, тем лучше все пройдет.

Сегодня, едва войдя в прихожую, он услышал всхлипывания. Таня, лежа в гостиной на диване, смотрела мультик «Мама для мамонтенка» и громко рыдала.

Федор скривился, потому что эта лента нет-нет да вышибала слезу у него самого. По мощности воздействия ее превосходил только мультфильм «Пингвины», как несчастный отец высиживал камень вместо яйца, и Федор очень надеялся, что Тане он во время беременности на глаза не попадется.

– Ну все, Танюша, не плачь.

– Да иди ты в задницу!

Федор послушно вышел, переоделся в домашнее, вернулся и прилег рядом с женой. Она крепко обняла его, уткнулась мокрым лицом в шею. Мамонтенок тем временем встретил слониху, и, сцепившись хоботами, они отправились по своим делам.

– Вот видишь, все кончилось хорошо, – сказал Федор.

– Да уж, – всхлипнув, Татьяна прижалась к нему, – так страшно, Федя.

– Не бойся.

– А вдруг я не справлюсь? Вдруг и этому ребенку так же жизнь сломаю, как Ленке? Или не так, а как-нибудь иначе? Убегая от одних ошибок, сделаю еще худшие?

– Тань, успокойся, мы с тобой старые уже.

– Думаешь, это гарантия мудрости?

Федор пожал плечами:

– Нет, конечно, просто разрушительной энергии меньше. Нет уже того молодого задора…

– Надеюсь, что так.

– Ты, главное, плачь поменьше, а то он заранее будет думать, что мир – очень печальное и безрадостное место.

– Я постараюсь.

– Или черт его знает, раз хочется, то и плачь. Как есть, так есть…

Татьяна села и пригладила волосы:

– Знаешь, Федя, это, конечно, нехорошо, перекладывать ответственность за происходящее в семье с себя на общественный строй, но я подумала, что слишком уж у нас муссируется тема материнства. Не просто прибавление семейства, ой, как хорошо и радостно, нет. Материнство преподносится не как дополнение, а как замена. Ведь какой создается образ матери? Что тебе первым приходит в голову? Родина-мать зовет, а не веселая девчонка с коляской, верно? Мать – это прежде всего самопожертвование, отказ от всего во имя ребенка, но, с другой стороны, строгость, суровость и взыскательность. Ты родила ребенка не для того, чтобы он рос рядом с тобой, нет, ты обязана сформировать из него достойного члена общества, то есть научить его полностью игнорировать себя самого. В этом состоит материнский долг, а если ты только попробуешь растить свое дитя свободным, значит, ты безответственная родительница. С другой стороны, ребенок, находящийся под таким неусыпным гнетом, инстинктивно понимает, что что-то не так, но его ведут в детский сад, где он целыми днями распевает песню Энтина «мама – первое слово, главное слово в каждой судьбе», а в передышках рисует маму, читает рассказы Осеевой и поневоле пропитывается мыслью, что мама – это непогрешимая святыня, так что если он на нее сердится, то он маленький негодяй.

– Я не знаю, Тань. Я без родителей рос.

Татьяна снова обняла его.

– Только по моей судьбе не плачь, – улыбнулся Федор.

– Да как не плакать, если ты голодный пришел, а я тебя своими истериками кормлю.

– Ладно, ладно. Сейчас творога поедим. Кальций полезно.

Только Федор собрался встать, как зазвонил телефон.

– Це Зейда, – сказали в трубке суровым голосом, – выбачьте, но треба поговорить.

Федор поморщился. Он хорошо относился к Виктору Николаевичу, но тот порой наглел и забывал, с кем разговаривает.

– Це терминово, – добавил Зейда, и пришлось разрешить ему прийти.

Таня ушла в спальню, а Федор с гостем сидели в кухне и гоняли пустой чай. История, которую рассказал Виктор, поразила Федора. Он знал, что служители закона порой позволяют себе лишнего, активно не одобрял рукоприкладства, боролся с ним, но считал, что грешат этим только опустившиеся сотрудники с тяжелой профессиональной деформацией. Но чтобы Костенко… Такой благожелательный и культурный человек, отзывчивый, прекрасный семьянин, разве можно подумать, что он раскрывал дела изуверскими методами?