Мария Воронова - Из хорошей семьи

Евгений все-таки закурил, подойдя вплотную к форточке, но дым почему-то тянуло обратно в комнату вместе с унынием и сыростью, и, пару раз глубоко затянувшись, он затушил сигарету.

Как горько думать, что отец сам пригласил свою смерть, сочтя ее единственным выходом…

– И что ваш уголовник? – спросил он. – Не говорил, справился он с задачей?

– Сказал, что да.

– И на том спасибо.

Евгений смотрел в темное стекло и видел зыбкое отражение комнаты, теплый свет простой трехрожковой люстры и Лидию, растерянно стоящую возле двери. А того, что творится за окном, совсем нельзя было разглядеть.

Что ж, он получил доказательство, что отец не виноват, но он и без них должен был в это верить, и ненависть к самому себе, терзавшая его все эти годы, была напрасной.

Только это не меняет ничего. Сейчас он наденет мокрые ботинки и вернется в свою тень жизни.

– Спасибо, Лидия Александровна, – сказал он, не оборачиваясь, – а почему вы раньше не сказали мне об этом?

– Простите, но я как-то не ассоциировала вас с писателем Горьковым.

– Ясно. Могли бы и сами разыскать родственников, но вы, наверное, много таких исповедей каждый день слушаете. По всем не набегаешься.

– Простите.

– Простите вы. И прощайте.

Лидия молча смотрела, как он одевается. Евгений всунул ноги в ботинки, холодные, как лягушки, накинул куртку, взял шарф и повернулся к двери, решив застегнуться на лестнице. Он не разобрался сразу с замком, Лидия подошла, протянула руку и открыла дверь. Евгений шагнул за порог, и не оглядывался, и не знал, кто первый начал, но через секунду они уже целовались, и он вспомнил, что обниматься через порог – плохая примета, и шагнул обратно, и хотел захлопнуть дверь, но язычок замка клацнул по косяку и дверь со скрипом раскрылась.

Это отрезвило Евгения, он отступил, тяжело дыша.

– Никак нельзя, Лида. Прости.

И быстро сбежал по лестнице.

Только войдя в вестибюль метро, Евгений заметил, что куртка его расстегнута, а шапку и шарф он так и нес всю дорогу в руках.

Юрий Иванович хоть и жаловался, что военные козлы, потому что не желают по просьбе хороших людей досрочно освобождать из заточения других хороших людей, но общий язык с солдатиками нашел быстро. Ребята показали им окно камеры Зейды, под которым следовало гулять, а к самому Виктору Николаевичу отправили гонца с Яниным шоколадным батончиком и распоряжением поглядеть на улицу.

Они с Юрием Ивановичем постояли минут двадцать, смеясь и посылая воздушные поцелуи, но окно располагалось слишком высоко, чтобы разглядеть в нем хоть небольшой фрагмент товарища Зейды.

Конечно, это было невероятно глупо со стороны Яны, настоящее ребячество, но на следующее утро она впервые за долгое время проснулась бодрой и энергичной и, умывшись, в зеркале весьма понравилась себе, так что рука сама отдернулась от длинной черной юбки и потянулась в дальний угол шкафа к хорошенькому платьицу, которое ей прислала аж из самой Голландии мамина подруга, вышедшая замуж за иностранца.

Платье было темно-синее, из тонкого вельвета, с чуть расклешенной юбочкой до середины колена, широким поясом и круглым отложным воротничком. Правда, узкая оторочка кружев на обшлагах и по подолу делала платье скорее нарядным, чем официальным, но ничего страшного, если она разок сходит в нем на работу и коллеги увидят, какая у нее есть красивая вещичка.

С распущенными волосами на службу нельзя, но платье требовало соответствующей прически, и Яна с помощью сложной системы заколок соорудила на голове что-то вроде каскада. Тут уж грех было не накраситься, и в результате на работу она явилась с пятиминутным опозданием, но зато к ней вернулось чувство радости, что она молода и красива и жизнь впереди, много дней, так что успеет не только наделать ошибки, но и исправить.

Интересно, как там Зейда? Думает ли о ней? Ах, как жаль, что он ее сейчас не видит!

Коллеги оценили ее вид сугубо положительно, только Мурзаева вздохнула: «По закону подлости как принарядишься, так жди, что весь день в помойках будешь лазать», но у Яны не испортилось настроение даже от этого пророчества, тем более что Марина Петровна похвалила ее обвинительное заключение за стройность мысли.

На одиннадцать у нее был вызван молодой симпатичный свидетель по делу, который, кажется, очаровался ею, увлекся и рассказал немножко больше, чем собирался.

Поздравив себя с этой маленькой победой, Яна решила выпить кофейку, но только поставила воду, как в кабинет без стука вошел Крутецкий.

– Как работается, Яна Михайловна? Разрешите полюбопытствовать? А беспорядок-то на столе, господи! – Брезгливым движением он поправил ручки в стаканчике. – Страшно подумать, что у вас дома, если на рабочем месте вы развели такой бардак.

Глубоко вдохнув, Яна повторила про себя заклинание Юрия Ивановича.

– И вы уж простите, что затрагиваю столь деликатную тему, но выглядите вы сегодня совершенно неприемлемо.

Яна машинально огляделась и одернула юбку.

– Работник прокуратуры своим видом должен вызывать уважение, а не, простите, половую заинтересованность, – вещал Максим Степанович, – а вы сегодня будто с панели сбежали. Вам должно быть стыдно, что вы оделись настолько вульгарно и вызывающе, что руководитель вынужден сделать вам замечание. По-хорошему, вас следует отправить домой переодеваться и засчитать прогул, потому что в таком виде полноценно работать вы не можете. Вы понимаете, что оскорбительно разговаривать с потерпевшими в таком легкомысленном виде? А если вам придется допрашивать насильника? Что будете делать, когда он потеряет над собой контроль при виде ваших прелестей?

– Но это приличное платье…

– Только на ваш взгляд, Яна Михайловна. Вы живете в мире своих фантазий, мне трудно туда до вас достучаться, но я очень прошу, хотя бы в рабочие часы спускайтесь на землю из своей сказки, где вы прекрасная принцесса, а все остальные ваши верные слуги и пажи. Дома играйте во что хотите, а здесь будьте добры понять, что нам от вас требуется трудолюбие, исполнительность и скромность. Больше ничего. Тем более что ваш острый ум и неземная красота существуют только в вашем воображении и вы все равно не смогли бы ими нас одарить, если бы мы вдруг попросили.

– Вы переходите границы, – сказала Яна сухо.

– Придите в себя, Яна Михайловна! – Крутецкий повысил голос. – Вас отчитывает руководитель, причем отчитывает за дело, а вы тут окорачиваете меня, как навязчивого поклонника! Вы в своем уме? Откуда вы решили, что можете определять какие-то границы здесь или где бы то ни было еще? По-хорошему вам советую, прекращайте хотя бы пить!

– Но я не пью.

– Да-да, конечно. Хватит врать, я собственными глазами видел, как вчера вы шатались по рюмочным с Юрием Ивановичем! Могли бы найти себе собутыльника поинтереснее, все же у вас с ним пока еще разные стадии алкоголизма.