Мария Воронова - Из хорошей семьи

В субботу утром она приехала к Горькову домой. Он жил далековато, но это было единственное место, где они могли спокойно поговорить, а главное, ей хотелось посмотреть на его жилище, потому что обстановка помогает составить впечатление о хозяине.

Сам Евгений Павлович оказался долговязым мужчиной с застывшим и скучным лицом типичного преподавателя общественных наук, но только она квалифицировала его как зануду, он улыбнулся, и Яна почувствовала, что были в его жизни другие времена, буйные, веселые и страстные. Мама Горькова, Валентина Дмитриевна, выглядела на удивление хорошо для парализованной женщины, и про нее еще можно было сказать «дама со следами былой красоты». Она была модно подстрижена, одета в шелковый халатик и полусидела на диване в подушках.

Если бы не слегка невнятная речь, Яна бы и не догадалась, что она парализована.

Только запах стирального порошка, да развешанные по всей ванной и кухне простыни говорили о том, что в квартире живет лежачая больная.

Возле окна стоял массивный письменный стол с резьбой в виде львиных морд, великоватый для этой тесной квартирки, и Яна подумала, что, наверное, за ним писал свои книги Павел Николаевич. Книжный шкаф тоже был старинный, но его не хватило, чтобы вместить библиотеку, и по всей комнате тут и там висели полки. Яна присмотрелась – книги Горькова были, но стояли вперемешку с другими, из них не сделали алтарь, но и не выкинули. Зато фотографий писателя не было ни одной. В простенке висел большой фотопортрет юноши, видимо, покойного младшего сына, в книжном шкафу стоял моментальный снимок Евгения в военно-морской форме, да в полку между стекол была небрежно заткнута школьная фотография какой-то круглощекой девочки. Яна спросила, кто это, и Горьков с мамой в один голос воскликнули: «Наша спасительница!» Юная соседка сверху ухаживала за Валентиной Дмитриевной, но когда бабушка узнала, чей сын Евгений Горьков, запретила всякие контакты. Поэтому им и хочется узнать правду.

Евгений сказал, что в массовом сознании вина его отца укоренилась уже слишком глубоко, не выкорчевать, но если близкие люди узнают правду и поверят в нее, этого будет довольно.

Отдав небольшую дань светским условностям, то есть выпив в компании Валентины Дмитриевны чашечку чаю, поговорив о погоде и новых телевизионных фильмах, Яна с Евгением перешли в кухню, где он, плотно притворив двери, рассказал, что его отец фактически совершил самоубийство с помощью соседа по камере, потому что следователь пытками вымогал у него признание.

Яна была шокирована, но не слишком удивлена. Среди ее коллег-следователей это не обсуждалось, но оперативники порой давали понять, что есть способ развязать человеку язык, если он, зараза такая, запирается.

Понятно теперь, почему Костенко стало плохо с сердцем, когда он узнал, что кто-то интересуется его «звездным» делом. Горьков мертв, его не спросишь, но остались оперативники, которые его избивали, работники СИЗО, судебный медик, давший липовое заключение. Вдруг они заговорят, если им зададут вопросы? Кто-кто, а старый следователь знает, что расколоть можно почти любого человека. Как он сам в свое время давил на Павла Николаевича, мол, давай, признавайся, а то посадим в камеру сыновей и с ними такое сделают, что они обрадуются расстрелу как невесте, так и оперативников начнут прессовать по той же самой схеме.

Только как доказать, что Костенко виновен? Рассказы, тем более из третьих уст, – не основание для масштабной проверки. Ну, придет она к Макарову, скажет, ах, Горьков такой хороший, я ему верю, и что дальше? Федор Константинович завопит от радости: «Боже мой, Яна Михайловна, какая радость получить от вас столь компетентное заключение! Раз вы верите, все так и есть, никакого сомнения! Вы у нас индикатор правды, мерило добра и зла!»

Работники следствия стоят друг за друга горой, знают технику допроса, у них есть вылизанное уголовное дело, по которому они будут говорить как по букварю, поэтому, чтобы раскачать этот монолит, нужно бросить в него что-то повесомее веры молодого неопытного следователя. Какую-то убедительную улику, свидетельствующую либо о невиновности Горькова, либо о том, что его били и довели до самоубийства, и неизвестно, что проще доказать, первое или второе.

Простившись с хозяевами, Яна хотела прямо от них ехать во Дворец пионеров, благо суббота там полноценный рабочий день, но возле метро сообразила, что соваться туда наобум святых будет неразумно. Ведь если Горьков невиновен, то очень большая доля вероятности, что настоящий маньяк работает именно там, ведь никак нельзя объяснить простым совпадением, что погибло столько ребят, посещавших литературный кружок.

Какой-нибудь скромный товарищ преподавал рисование или музыку, а в свободные минутки заходил послушать, как дети читают свои стихи и рассказы… А как-то раз в минуту откровенности Горьков рассказал ему о своем участке в Псковской области, на который он выбирается очень редко, а может быть, даже приглашал вместе с собой за грибами.

Вполне перспективная версия, но разрабатывать ее нужно аккуратно, чтобы не спугнуть преступника.

Решив так, Яна поехала к Лидии Ледогоровой, которая сегодня дежурила в диспансере и готова была с ней поговорить, если «девушка не боится заразиться».

Яна боялась, но все равно поехала. Ее работа тоже не самая стерильная в мире, так что надо привыкать общаться с туберкулезниками, сифилитиками, вшивыми и прочими опасными товарищами.

Лидия Александровна оказалась яркой женщиной чуть постарше самой Яны и сразу покорила ее внутренней силой и раскованностью.

«Вот была бы я такой!» – вздыхала Яна, понимая, что это несбыточные мечты.

К сожалению, Ледогорова рассказала только то, что Яна уже слышала от Евгения Павловича. Она не помнила фамилии зэка, и сколько времени прошло с тех пор, тоже затруднялась сказать. Почти все ее пациенты – бывалые сидельцы, болезнь протекает тяжело, длительно, и, к сожалению, они чаще умирают, чем выздоравливают. По большей части это люди одинокие, и приходится не только лечить их, но и поддерживать морально, поэтому рассказ того уголовника не произвел на Лидию Александровну глубокого впечатления, случалось ей выслушивать исповеди и похуже. Она посочувствовала человеку, прожившему такую жизнь, что убийство явилось в ней лучшим поступком, но вскоре забыла эту историю до тех пор, пока на кафедре завуч не поделилась с ней сенсационной новостью, что тот упертый зануда, который не хочет зачесть ей кандидатский минимум, оказывается, не просто Горьков, а сын того самого Горькова, маньяка и писателя.

Лидия Александровна напрягала память, пытаясь вспомнить хоть что-то, что помогло бы ей вычислить того зэка, но пока безрезультатно. Обещала в архиве взять журналы движения больных за прошлые годы, возможно, это освежит память, но гарантии нет. Тогда придется журналы регистрации смертей смотреть…