Мария Воронова - Из хорошей семьи

– А это очень обязательно? – робко спросила Лидия Александровна. – Вдруг не вспомню? Он ведь уже все равно умер и ничего больше не расскажет.

Яна объяснила, что, установив личность, они выяснят, действительно ли этот сказитель сидел в одной камере с Горьковым или все сочинил.

Убедив Лидию Александровну, что вспомнить зэка необходимо, Яна подумала, что вместо того, чтобы заставлять занятого человека терзать свою память и рыться в медицинской документации, можно в три минуты выяснить все самим, запросив в следственном изоляторе, кто сидел в одной камере с Горьковым, и потолковать с теми из них, кто остался в живых.

Но сейчас она действует подпольно и конфиденциально, будто в тылу врага, и вынуждена добывать информацию окольными путями.

В воскресенье они с родителями ходили на юбилей маминой двоюродной сестры, и Яне было не до расследования. С утра прихорашивалась и наряжалась, а все равно весь вечер отвечала на стандартные вопросы, почему до сих пор одна, когда наконец выйдет замуж, когда подарит родителям внуков и куда только смотрят мужики.

Подпившая юбилярша прочла ей страстную лекцию о том, что семья для женщины должна быть на первом месте, ибо работа в постели не согреет и стакан воды не поднесет, а годы-то, они как дождь, идут-идут, да и проходят.

Со всеми этими постулатами Яна была совершенно согласна, расстроилась и до утра горевала о своей жалкой участи старой девы.

Конфиденциальное расследование совершенно вылетело у нее из головы, а вспоминать его не очень хотелось. Ведь главное для женщины – семья, а не тайные поручения прокурора Макарова.

Но ближе к обеду позвонил Виктор Николаевич Зейда, пригласил встретиться после работы, и на сердце сразу стало веселее. Яна, конечно, отказалась, но таким специальным неокончательным тоном, который говорит о благосклонности девушки лучше всякого согласия. И Зейда понял, потому что точно таким же специальным голосом сообщил, что ждет не дождется, когда они пойдут в архив. Сказал он, правда, «чекаю не дочекаюся», но Яна уловила смысл.

Почему-то после общения с Зейдой у Яны всегда усиливался трудовой энтузиазм, вот и сейчас она достала из сумки блокнотик и стала записывать план расследования, чтобы представить его Макарову, когда появится немножко больше фактов.

Итак, у нее два готовых направления – Дворец пионеров и сокамерники Горькова. Тут ей одной никак не справиться, а вот что по силам – это как следует расспросить Валентину Дмитриевну, вдову Горькова. С ней немножко трудно разговаривать, потому что после инсульта речь невнятная, но голова у старушки варит хорошо.

Наверное, жестоко погружать женщину в кошмарные воспоминания, только ведь это ради восстановления доброго имени мужа.

На сегодняшний день она знает о деле Горькова только понаслышке, на уровне сплетен и парадно-выходного рассказа заслуженного следователя Костенко. Но даже этой скудной информации достаточно для предположения, что убийца как-то мелькал на орбите жизни Павла Николаевича.

Евгений говорил, что до трагедии мама работала на полставки в библиотеке, а интересы ее были сосредоточены на муже и сыновьях. Такие домовитые женщины обычно знают друзей мужа и детей, в курсе их жизненных обстоятельств, помнят, кто на ком женат, где работает. Все, что вокруг семьи, представляется им важным и интересным.

В общем, разговор с Валентиной Дмитриевной лишним не будет.

Яна позвонила Горькову и договорилась, что придет к нему после работы.

«А вернее всего, – вздохнула она, положив трубку, – я ищу черную кошку, которой нет».

Она снова перелистала свои студенческие записи. Черт возьми, Костенко никто не заставлял рассказывать им именно о Горькове, мало ли в его практике было интересных дел, которые он раскрыл без пыток, подтасовок фактов и других нарушений социалистической законности? Или Сергей Васильевич знал, что ложь становится правдой от частых повторений?

А если бы на месте Костенко оказалась она сама? Сомневалась бы в виновности Горькова? Да ни одной секунды! И черт его знает, посмотрела бы в глаза родителям тех детей, да и разрешила операм его избивать… Нельзя заранее знать, как будешь действовать в критической ситуации, поэтому полной уверенности, что она остановила бы оперативников, нет.

Детьми пугать, наверное, не стала бы, но… Вот именно, Яночка, для изобличения чудовища необходимы чудовищные средства, и Костенко знал это лучше тебя.

В том, что смерть Горькова оформили как естественную, тоже нет никакой загадки. Все люди равны перед смертью и перед законом, но все-таки Павел Николаевич был писатель, и общественность могла очень сильно встрепенуться, узнав, что мастера слова почем зря зарезали в СИЗО. Понятно, что планы партии – планы народа, руководящая и направляющая сила укажет, что людям думать по поводу убийства маньяка в камере, но писатели и вообще творческая интеллигенция – народ буйный, не всегда за ними успевают уследить. Появятся статейки про произвол в каких-нибудь газетках, и все. Смельчаков сурово накажут, но что толку, доверие к милиции будет подорвано на официальном уровне.

Когда уголовники убивают и калечат друг друга, туда им и дорога. Чем больше они взаимоуничтожатся, тем чище будет мир, думает обыватель. Но, когда узнаешь, что такого же обывателя, как ты сам, кинули уголовникам на растерзание, это уже совсем другое дело. Мир становится опасным, а ты в нем – беззащитным, а этого допустить никак нельзя. Ведь безопасность и уверенность в завтрашнем дне – основа жизни советского человека. Он должен твердо знать, что государство о нем заботится, вылечит, выучит, даст крышу над головой, работу, на которой можно ни черта не делать, а если повезет, то и подворовывать.

Виноват Павел Николаевич или нет, пока неизвестно, но Костенко поступил мудро и дальновидно, представив смерть Горькова сердечным приступом.

Легко кричать про чистые руки, когда у тебя нет опыта и ты еще не испытал на своей шкуре, что в жизни никогда ничего не идет гладко, по писаному. Не существует универсальных правил, каждый раз приходится решать заново, и это всегда нелегко, потому что правильных решений, наверное, вообще не бывает.

Нет, на кафедру, на кафедру, и как можно скорее! Там свои проблемы, но никто не умрет, если ты совершишь ошибку.

Сейчас Яна сходит к Валентине Дмитриевне, потом с Зейдой в архив и на поклон к Макарову. «Вы сами видите, Федор Константинович, не гожусь я для следственной работы, отпустите меня на кафедру!»

Евгений Павлович трогательно подготовился к ее визиту. Вылизал квартиру до стерильной чистоты, постелил на стол старинную льняную скатерть с мережками и сервировал чай по правилам английского этикета. Яна о нем мало что знала, но по романам Диккенса представляла себе именно так.