Роберт Гэлбрейт - Дурная кровь

Страйк прожевал кусок пряной курицы джалфрези, проглотил и тихо ответил:

– Да, я и сам знаю.

Робин съела кусочек хлеба наан. Ее покрытое синяками лицо теперь болело меньше: пакет со льдом и виски оказали, хотя и по-разному, анестезирующее действие. И все равно ей понадобилась минута, чтобы набраться смелости и сказать:

– Я читала, что Шарлотту положили в больницу.

Страйк поднял на нее глаза. Конечно, он знал, что Робин в курсе, кто такая Шарлотта. За четыре года до этого он напился так, что почти не мог идти, и выложил ей больше, чем надо, о выдуманной беременности, которая, настаивала Шарлотта, была от него, и это послужило причиной их окончательного разрыва.

– Да, – сказал Страйк.

И он рассказал Робин историю о прощальных эсэмэсках, после которых он рванулся к таксофону и прижимал к уху трубку, пока Шарлотту не нашли лежащей в кустарнике на территории элитной клиники.

– О боже… – Робин положила нож и вилку. – Когда же ты узнал, что она жива?

– Узнал наверняка через два дня, когда об этом сообщили в прессе, – ответил Страйк. Он тяжело поднялся со стула, долил виски в стакан Робин, а затем, прежде чем опять сесть, плеснул себе. – Но к тому времени я и сам пришел к заключению, что она жива. А иначе дурные вести прилетели бы очень скоро.

Наступило длительное молчание: Робин надеялась услышать, какие чувства он испытал после того, как поневоле был вовлечен в попытку самоубийства Шарлотты и, судя по всему, спас ей жизнь, но Страйк ничего не говорил и только жевал карри.

– Что ж, – наконец выговорила Робин, – вероятно, впредь надо давать тебе возможность выговориться, пока ты не умер от разрыва сердца и не прикончил важного свидетеля?

Страйк тоскливо усмехнулся:

– Да, можно будет попробовать…

Их опять окутала тишина – тишина, которая, на взгляд слегка захмелевшего Страйка, сгущалась подобно меду: сладкая, успокоительная и чуть коварная, если в нее углубиться. Под воздействием виски, искреннего раскаяния и мощного чувства, о котором лучше не думать, он хотел высказаться о доброте Робин и ее тактичности, но все приходившие ему на ум слова казались неуклюжими и негодными: ему хотелось выразить какую-то правду, но правда – штука опасная.

Разве мог он ей сказать: послушай, я старался не увлечься тобой с того самого момента, когда ты впервые сняла пальто в этом офисе. Я стараюсь не озвучивать того, что к тебе испытываю, поскольку знаю, что это чересчур, а я не хочу попадать в плен к тому, что идет в кильватере любви. Я хочу быть одиноким, необремененным и свободным.

Но я не хочу, чтобы ты была с кем-то другим. Не хочу, чтобы какой-нибудь гад подбил тебя на повторное замужество. Мне нравится думать, что у нас, возможно, есть шанс, не исключено…

Только, конечно, все пойдет не так – все всегда складывается не так, а совсем иначе, ведь если бы я тяготел к постоянству, то давно был бы женат. А когда все сложится не так, я потеряю тебя навсегда, и все, что мы вместе выстроили – а это лучшая часть моей жизни, мое призвание, моя гордость, мое величайшее достижение, – окончательно накроется медным тазом, потому что я не найду никого, с кем мне будет так же приятно вести дела, как с тобой, тем более что потом все будет окрашено воспоминаниями о тебе.

Сумей она проникнуть к нему в голову и посмотреть, что там творится, ей бы стало ясно, какое уникальное место занимает в его мыслях и чувствах. Он подозревал, что давно пора поделиться с ней этими ощущениями, но боялся облечь их в слова, поскольку от этого разговор может сместиться на территорию, откуда нет пути назад.

Но секунда за секундой, пока он сидел у себя в конторе, приговорив больше половины бутылки виски, внутри у него вроде бы шевельнулось нечто иное, и он впервые задал себе вопрос: действительно ли преднамеренное одиночество – это предел его желаний?

Джоанни спит и видит, чтобы ты сошелся со своей напарницей. С этой… Робин.

Все или ничего. Поживем – увидим. Только ставки при любом его последующем шаге будут выше, чем прежде; стократ выше, чем на давней студенческой вечеринке, когда он, покачиваясь, направился к Шарлотте Кэмпбелл, не рискуя при этом ничем, кроме легкого унижения и занятной истории, которой можно козырнуть впоследствии.

Робин, съевшая, сколько могла, карри, уже смирилась с тем, что не услышит, какие чувства Страйк испытывает к Шарлотте Кэмпбелл. Шансы узнать что-нибудь стоящее были ничтожно малы, но Робин снедало любопытство. Выпитый ею неразбавленный виски придавал этому вечеру некую расплывчатость, похожую на дымку во время дождя, и Робин ощущала в душе смутную тоску. Если бы не алкоголь, она бы совсем сникла.

– Надо думать, – сказал Страйк с роковой решимостью акробата на трапеции, вылетающего сквозь черное пространство в лучи прожекторов, – Илса тебя тоже достала своим сватовством?

Робин, сидящую в полутьме напротив него, как будто ударило током. Это само по себе было неслыханно: чтобы Страйк просто упомянул о чужом предвиденье их романтических отношений. Разве каждый из них двоих не вел себя так, будто никогда о том не помышлял? Разве они не притворялись, что некоторых опасных моментов не существовало вовсе: словно она никогда не представала перед ним в том зеленом платье; словно в подвенечном наряде не обнимала его с мимолетной и взаимной мыслью о совместном побеге?

– Да, – наконец ответила она. – Мне было не по себе… ну, как-то неловко, потому что я никогда…

– Нет-нет, – перебил ее Страйк, – я же не о тебе…

Она ожидала чего-то другого, вдруг остро осознав, как никогда раньше, что прямо над ними, в мансарде, стоит кровать – в каких-то двух минутах от того места, где они сидят. И так же как Страйк, она подумала: все, для чего я работала и приносила жертвы, окажется под угрозой, если я направлю этот разговор в неверное русло. Наши отношения навсегда будут отравлены неловкостью и смущением.

Но что еще хуже, гораздо хуже: она боялась себя выдать. Чувства, в которых она не сознавалась Мэтью, своей матери, Илсе и себе самой, следовало хранить в тайне.

– Ладно, извини, – сказал Страйк.

«Как это понимать?» – подумала Робин с бешено колотящимся сердцем и, сделав еще один большой глоток виски, спросила:

– За что? Ты же не…

– Да ведь она же мой друг.

– Теперь и мой тоже, – сказала Робин. – Думаю… это у нее само собой получается. Она видит двух друзей противоположного пола, которые вместе…

– Да, – согласился Страйк, который весь превратился в антенну: неужели это все, что о них можно сказать? Друзья противоположного пола? Не желая оставлять тему мужчин и женщин, он спросил: – Ты мне так и не рассказала, как прошла медиация. Как получилось, что он согласился после стольких проволóчек?