Роберт Гэлбрейт - Дурная кровь

– Сара беременна. Они хотят пожениться до того, как она родит… а точнее, зная Сару, до того, как она станет слишком большой для дизайнерского платья.

– Черт, – тихо сказал Страйк, пытаясь угадать, сильно ли она расстроена. Разобрать по ее тону не представлялось возможным, а понять по лицу мешали блуждающие ночные тени, но он не хотел включать свет. – Он… ты этого ожидала?

– Да, этого, наверно, следовало ожидать. – Робин улыбнулась: Страйк не мог видеть ее улыбку, от которой заныло покрытое синяками лицо. – Думаю, она дергалась оттого, что он тянул с разводом. А раньше, когда он уже был готов с ней порвать, «забыла» в нашей кровати сережку, чтобы я ее нашла. Вероятно, беспокоилась, как бы ей не остаться на бобах: он ведь мог и не сделать ей предложение – в отместку за то, что она не приняла противозачаточную таблетку. Только так женщины и могут управлять мужчинами, правда? – спросила Робин, на миг забыв Шарлотту и ребенка, которого та якобы потеряла. – По моим ощущениям, он в первый раз отложил медиацию как раз потому, что Сара известила его о беременности. Мэтью сказал, все вышло случайно… Быть может, он действительно не хотел ребенка, пока не свыкся.

– А ты хочешь детей? – спросил ее Страйк.

– Раньше казалось, что хочу, – медленно выговорила Робин, – когда еще думала, что мы с Мэтью… ну понимаешь… навсегда.

С этими словами на нее нахлынули воспоминания о том, как она в то время мысленно рисовала их несуществующий семейный портрет. В тот вечер, когда Мэтью сделал ей предложение, у нее сложилась картина, на которой они были с тремя детьми (компромисс между его родительской семьей, где было двое детей, и ее, с четырьмя детьми). Все это виделось ей вполне отчетливо: вот Мэтью подбадривает маленького сына, который по примеру отца учится играть в регби; вот Мэтью наблюдает за дочуркой, которая выступает на сцене в рождественском утреннике. Ее сейчас поразило, до какой же степени шаблонными были ее представления и до какой степени ожидания Мэтью стали ее собственными.

Сидя в темноте вместе со Страйком, Робин подумала, что Мэтью и впрямь был бы очень хорошим отцом для соответствующих его ожиданиям детей, другими словами, для сына, который хочет играть в регби, и для дочки, которая хочет танцевать в балетной юбочке. Стал бы носить в бумажнике их фотографии, обнимать, когда требуется, участвовать в школьной жизни, проверять уроки… Он не был лишен доброты и чувствовал себя виноватым, когда делал что-то неправильное. Просто представление Мэтью о правильном было слишком сильно окрашено тем, что делают, приемлют и хотят для себя окружающие.

– Но теперь я уже не знаю, – сказала Робин после короткой паузы. – Не вижу, как могу иметь детей, занимаясь этой работой. Мне кажется, я буду разрываться… а я не хочу больше разрываться. Мэтью спал и видел, чтобы я чувствовала себя виноватой, чтобы бросила эту карьеру: уж и заработки слишком низкие, и рабочий день очень длинный, и риск большой… но меня это не останавливает, – в голосе Робин зазвучала некая беспощадность, – и я больше не хочу извиняться… А ты как? – спросила она у Страйка. – Ты хочешь детей?

– Нет, – ответил Страйк.

Робин рассмеялась.

– Что смешного?

– Я тебе выдала целую речь, всю душу открыла, а ты такой: нет, да и все.

– Я ведь и не должен был появиться на свет, правда? – спросил из темноты Страйк. – Я – случайность. У меня нет желания множить эту ошибку.

Наступила пауза, затем Робин сурово произнесла:

– Ну знаешь, Страйк, это, черт тебя дери, крайний эгоизм.

– Почему?

От удивления Страйк рассмеялся. Когда он дал тот же самый ответ Шарлотте, она и поняла, и согласилась. Только-только вступая в подростковый возраст, Шарлотта услышала от своей пьяной матери, что та хотела сделать аборт, лишь бы ее не рожать.

– Да потому что… с какой стати вся твоя жизнь должна быть омрачена обстоятельствами твоего зачатия?! Если случайно зачатые перестанут рожать детей…

– Меньше народа – больше кислорода, – грубовато прервал ее Страйк. – Мир и так перенаселен. И вообще, ни один из детей, которые мне известны, не вдохновляет меня обзаводиться собственными.

– Тебе же нравится Джек.

– Но это один ребенок из бог его знает скольких. Дети Дейва Полворта… ты знаешь, кто такой Полворт?

– Твой лучший друг, – ответила Робин.

– Он мой самый старинный друг, – поправил ее Страйк. – Мой лучший друг…

На долю секунды он задумался, стоит ли продолжать, но виски притупил служившую ему верой и правдой бдительность: почему бы и не сказать, почему не отпустить?

– …это ты.

Робин была так поражена, что проглотила язык. Ни разу за долгие четыре года Страйк не был так близок к тому, чтобы признать, сколько она для него значит. Раньше о его привязанности приходилось судить по небрежным замечаниям, небольшим услугам, неловким паузам или жестам, вызванным стрессом. До этого она лишь один раз в жизни чувствовала себя примерно так, как сейчас, и причиной стало кольцо с бриллиантом и сапфиром, которое она оставила, уходя от подарившего его человека.

Она хотела что-то сказать в ответ, но на пару секунд у нее перехватило горло.

– Я… ну, это чувство взаимно, – проговорила она, стараясь не выдавать своего счастья.

Сидя на диване, Страйк смутно ощущал чье-то присутствие на металлической лестнице, этажом ниже. Иногда в офисе под ними допоздна работал графический дизайнер. Страйка захлестнуло удовольствие от слов Робин о взаимности его чувства.

И теперь, под воздействием виски, он вспомнил, как обнимал ее на ступенях во время ее свадьбы. Сейчас они ближе всего за без малого два года приблизились к тому моменту, и воздух густел от недосказанного, и Страйк опять видел себя на тесной лестничной площадке готовым к прыжку в неизвестность. Остановись на этом, сказало его суровое «я», которое жаждало уединенной мансарды, свободы и покоя. Давай, выдохнул порхающий демон, которого виски выпустил на свободу, и, так же как Робин за несколько минут до этого, Страйк осознал, что они сидят в считаных футах от двуспальной кровати.

Звуки шагов приблизились к площадке. Прежде чем Страйк или Робин смогли отреагировать, стеклянная входная дверь распахнулась.

– Свет, что ли, вырубили? – пробормотал Барклай и щелкнул выключателем.

Все трое сощурились, переглянулись, и Барклай заговорил:

– Ты просто гений, Роб… ой-ё… кто тебя так?