Роберт Гэлбрейт - Дурная кровь

– Робин…

– Только не говори, что не надо было мне вмешиваться и тебя уводить, – сказала она сквозь сжатые зубы, когда они быстро шагали по двору. Ее глаза застилали слезы боли. Курящие на улице постояльцы «Стаффорда» оборачивались и глазели, как она зажимает окровавленный нос. – Если бы ты его приложил, за нами бы уже ехала полиция.

К облегчению Робин, при входе в Грин-парк их не ожидали папарацци – она боялась, что после устроенной Страйком сцены на них опять начнется охота.

– Возьмем такси, – предложил Страйк, на которого сейчас снизошло полное смирение, хотя и смешанное со злостью на Оукдена, отца, репортеров и на самого себя. – Слушай, ты права…

– Спасибо, я знаю! – с некоторым раздражением перебила Робин.

Мало того что у нее страшно болело лицо, так теперь она еще мучилась двумя вопросами: почему Страйк не предупредил ее о юбилее Рокби и, что еще важнее, почему он не просчитал последствия для агентства, когда позволил такому низкому проходимцу, как Оукден, заманить себя в этот бар?

– ТАКСИ! – оглушительно рявкнул Страйк.

Робин даже вздрогнула. Где-то поблизости слышался топот бегущих ног.

Подъехало черное такси, и Страйк затолкал Робин на заднее сиденье.

– Денмарк-стрит! – проорал он таксисту, и вслед отъезжающему авто раздались крики фотографов.

– Все в порядке, – Страйк извернулся, чтобы посмотреть в заднее окно, – они пешком. Робин… я так, блин, виноват…

Она достала из сумки зеркало и попробовала хоть как-то привести в порядок свое горящее лицо, вытерев кровь с верхней губы и подбородка. Похоже, у нее намечались фингалы под обоими глазами: и правый, и левый быстро распухали.

– Хочешь, отвезу тебя домой? – предложил Страйк.

Злясь на него и едва сдерживаясь, чтобы не завыть от боли, Робин представила себе удивление Макса, когда он увидит ее в таком состоянии; представила, как ей придется изображать, будто производственные травмы – это сущие пустяки. К тому же она вспомнила, что несколько дней не покупала продуктов.

– Нет, я хочу, чтобы ты меня накормил и дал чего-нибудь выпить, да покрепче.

– Договорились, – сказал Страйк, радуясь возможности искупить вину. – Возьмем чего-нибудь навынос?

– Нет, – ядовито ответила Робин, указывая на свои быстро заплывающие глаза. – Я бы, с твоего позволения, предпочла пойти в «Ритц».

Страйк хохотнул, но тут же осекся, ужаснувшись состоянию ее лица.

– Может, надо обратиться в травму?

– Не говори глупостей.

– Робин, я…

– Ты виноват. Я знаю. Это уже было сказано.

У Страйка зазвонил телефон. Взглянув на экран и решив, что Барклай подождет, он отключил звук. Через три четверти часа они вышли из такси в конце Денмарк-стрит с купленным навынос карри и парой звякающих бутылок. Пройдя наверх, Робин направилась в туалет на лестничной площадке, где комом из смоченной туалетной бумаги смыла засохшую кровь с ноздрей и подбородка. Из растрескавшегося зеркала на нее смотрели набухающие красно-лиловые бугры со щелками глаз. На лбу разрасталась синяя гематома.

В офисе Страйк, который при других обстоятельствах съел бы карри прямо из алюминиевой фольги, выложил на стол разномастные тарелки, ножи и вилки, а затем, поскольку Робин хотела выпить чего-нибудь покрепче, поднялся к себе в мансарду за бутылкой любимого виски. В холодильнике было небольшое морозильное отделение, где он хранил пакеты со льдом для охлаждения своей культи, а также формы с кубиками льда. Кубикам было уже больше года: Страйк мог время от времени хлебнуть крепкого спиртного, но все же обычно предпочитал пиво. Уже почти выйдя из квартиры, он вернулся, чтобы прихватить еще и один из пакетов.

– Спасибо, – пробормотала Робин появившемуся Страйку, забирая протянутый ей пакет со льдом.

Она сидела на месте Пат – за столом, где сама когда-то отвечала на телефонные звонки; на этот же стол Страйк сейчас поставил карри.

– И советую пересмотреть рабочий график на следующую неделю, – добавила Робин, осторожно прикладывая пакет со льдом к левому глазу, – потому что еще не изобрели консилера, способного замаскировать все это безобразие. С двумя фингалами нечего и думать заниматься наружкой.

– Робин… – еще раз повторил Страйк. – Черт, я так виноват. Повел себя как полный придурок, я просто… Что тебе налить: водку, виски?…

– Виски, – ответила она. – И побольше льда.

Страйк налил им обоим по тройной порции.

– Прости, – в очередной раз сказал он, когда Робин, сделав желанный глоток скотча, взялась накладывать себе на тарелку карри. Страйк уселся на диван из искусственной кожи напротив стола. – Ударить тебя – это последнее… нет оправданий… я взбесился, не совладал с собой. Отпрыски моего папаши не один месяц меня доставали, чтобы я пошел на эту вонючую тусовку, – объяснил Страйк, пройдясь рукой по своим густым курчавым волосам, которые никогда не лохматились. Он почувствовал, что сейчас должен выложить ей все как есть – причину, если не оправдание своего срыва. – Они хотели сделать ему подарок: нашу общую фотографию. И вдруг Ал мне сообщает, что у Рокби рак предстательной железы, но это, как я понял, не помешало ему пригласить четыреста рыл на развеселую дружескую попойку… Приглашение я порвал, даже не посмотрев, где это будет происходить. Что Оукден задумал какую-то подлянку, я не допер, утратил бдительность и…

Он одним глотком выпил полстакана виски.

– Непростительно было размахивать кулаками, но… эти последние месяцы… Рокби позвонил мне в феврале. Впервые в жизни. Пытался меня подмазать, чтобы добиться встречи.

– Он пытался тебя подмазать? – переспросила Робин, прижимая пакет со льдом ко второму глазу, и вспомнила, как на День святого Валентина он кричал из внутреннего офиса: «Да иди ты в жопу!»

– Практически да, – ответил Страйк. – Мол, открыт для предложений, чтобы помочь мне… Опоздал, йопта, на сорок лет.

Страйк залпом выпил остаток виски, потянулся за бутылкой и налил себе в стакан еще столько же.

– Когда ты в последний раз его видел? – спросила Робин.

– Когда мне было восемнадцать лет. Я встречался с ним дважды, – ответил Страйк. – Первый раз – в детстве. Мать попыталась меня использовать, чтобы подловить его около студии.

Об этом он рассказывал только Шарлотте. У той в семье царили такие же раздоры и странности, что и у них, вспыхивали сцены, которые для многих стали бы последним рубежом: «Это было за месяц до того, как папа поджег в прихожей мамочкин портрет, отчего загорелась панельная обшивка, приехали пожарные и всех нас эвакуировали через окно верхнего этажа», но для Кэмпбеллов это было нормой, если не сказать – повседневностью.