Роберт Гэлбрейт - Дурная кровь

– Я думал, он хочет меня видеть, – продолжил Страйк. Шок от одного вида Робин и обжигающий горло виски высвободили воспоминания, которые он обычно держал крепко запертыми внутри себя. – Мне было семь лет. У меня начался адский мандраж. Я хотел классно выглядеть, чтобы он… чтобы он мной гордился. Попросил, чтобы мама разрешила мне надеть выходные брюки. Подошли мы к студии – у матери были связи в музыкальной индустрии, кто-то дал ей наводку, – а нас не пустили. Я подумал: не иначе как тут ошибка какая-то. Бугай у входа явно не понимал, что папа хочет меня видеть.

Страйк выпил еще. Между ним и Робин остывал на тарелке карри.

– Моя мать стала качать права. Ей пригрозили, и тут из машины позади нас вышел менеджер группы. Он знал, что представляет собой моя мать, и не хотел публичных скандалов. Провел он нас в здание, в какую-то каморку подальше от студийной аппаратуры. Начал втолковывать, что являться без договоренности не положено. Если она хочет увеличить размер алиментов, пусть действует через адвокатов. И до меня дошло, что никто нас туда не звал. Мать стала пробиваться к отцу силой. Я разревелся… – жестко сказал Страйк. – Хотел просто сбежать… Моя мать и менеджер разорались – и тут входит Рокби. Услышал эти вопли, когда возвращался из туалета. Как видно, кокса нюхнул, но это я понял много позже. В каморку ввалился уже на взводе. А я силился улыбнуться, – продолжал Страйк. – Весь в соплях. Боялся показать себя нытиком. Представлял, как папа сейчас меня обнимет: «Ну вот и ты, наконец-то». А он смотрел на меня как на пустое место. Подумаешь, фанатка голимая приволокла с собой спиногрыза, которому штаны коротки. Штаны, сука, всегда были мне коротки… Рос слишком быстро… Потом он узнал мою мать, и до него дошло. У них разгорелся скандал. Я не запомнил, что они кричали. Мал еще был. Но суть сводилась к следующему: как она посмела сюда припереться, у нее же есть контакты его адвокатов, а платит он ей достаточно, и если она сорит деньгами, это ее проблема; а потом и говорит: «Звездец, из-за какой-то случайности…» Я решил, что его по случайности занесло на студию или как-то так. Но потом он вылупился на меня, и я понял, что имелось в виду. Случайность – это я.

– О господи, Корморан, – тихо сказала Робин.

– Да, – продолжал Страйк, – начислим ему бонусные очки за честность. Он хлопнул дверью. А мы поплелись домой. После этого у меня теплилась надежда, что он раскаивается в сказанном. Трудно было отказаться от мысли, что отец жаждет меня видеть. Но продолжения не последовало.

Хотя до ночи было еще далеко, в помещении становилось все темнее. Высокие здания на Денмарк-стрит в это время суток погружали офис в тень, но детективы не стали включать свет.

– А во второй раз, – сказал Страйк, – я уже действовал через его поверенных. Мне было восемнадцать лет. Только что поступил в Оксфорд. Мы годами не прикасались к деньгам Рокби, поскольку его адвокаты повторно обратились в суд, чтобы добиться ограничений на статьи расходов моей матери. Она катастрофически не умела обращаться с деньгами, просто пускала их на ветер. Короче, без моего ведома дядя с тетей сообщили Рокби, что я стал студентом. И моей матери пришло письмо, где говорилось, что по достижении мною восемнадцатилетнего возраста Рокби больше не имеет по отношению ко мне никаких обязательств, но при этом ей напомнили, что право пользоваться средствами, которые накопились на банковском счете, переходит ко мне. Я договорился о встрече с ним в юридической фирме, которая его обслуживала. Он пришел со своим бессменным адвокатом Питером Гиллеспи. На сей раз я удостоился отцовской улыбки. Что ж, в финансовом отношении он теперь от меня откупился, но я уже был достаточно взрослым, чтобы общаться с прессой. Оксфорд явно стал для него некоторым потрясением. Видимо, он прикинул, что люди, выросшие в такой обстановке, как я, долго не живут. Поздравил он меня с поступлением и заверил, что теперь у меня есть полностью сформированный финансовый портфель, поскольку моя мать в течение шести-семи лет не имела к нему доступа. Ну, я ему и посоветовал, – ухмыльнулся Страйк, – засунуть эти сраные деньги себе в задницу и поджечь. А потом развернулся и ушел. Самодовольный желторотый идиот. Мне и в голову не пришло, что в случае разрыва с Рокби все финансовое бремя ляжет на Теда и Джоан, к чему они были готовы… До меня это дошло только позже. Но я недолго сидел у них на шее. После смерти матери – а я тогда учился на втором курсе – я бросил учебу и поступил на военную службу.

– Неужели он не выходил с тобой на связь, даже когда умерла твоя мама? – тихо спросила Робин.

– Нет, – ответил Страйк, – а если и выходил, я об этом не узнал. Зато когда мне оторвало ногу, он прислал записочку. Могу поспорить, он чуть в штаны не наложил, услышав, что я подорвался. Видимо, здорово пересрал, зная, какую бучу может поднять пресса. Когда я выписался из «Селли-Оук», он еще раз попытался всучить мне деньги. Пронюхал, что я пытаюсь открыть агентство. Узнал об этом от своих отпрысков, которые водили знакомство с друзьями Шарлотты.

При упоминании Шарлотты у Робин екнуло под ложечкой. Страйк очень редко признавал ее существование.

– Сперва я отказался. Не хотел быть ему обязанным, но других желающих дать в долг одноногому отставному военному такую сумму, которой хватило бы для учреждения агентства, не нашлось. Мы договорились с его адвокатом, с этим паразитом, что я возьму ровно столько, сколько потребуется для основания агентства, и верну частями. Именно это я и сделал.

– Выходит, эти деньги принадлежали тебе? – уточнила Робин, которая вспомнила, как на первых порах ее работы в агентстве Гиллеспи раз в несколько недель требовал от Страйка очередного платежа.

– Да, но я не хотел мараться. Злился даже из-за того, что был вынужден взять какую-то часть взаймы.

– Гиллеспи вел себя так, будто…

– Вокруг богатых и знаменитых всегда трутся люди типа Гиллеспи, – сказал Страйк. – Он вложил все свое эго в то, чтобы стать смотрящим при моем отце. Ублюдок, он ведь был почти влюблен в моего отца или в его славу, не знаю, но я без обиняков высказал ему по телефону все, что думаю о Рокби, и Гиллеспи не смог этого простить. Я настоял на заключении между нами соглашения о займе, и Гиллеспи в отместку за сказанное мною о них двоих заставлял меня неукоснительно придерживаться всех пунктов.

Страйк оттолкнулся, встал с дивана, который при этом произвел обычные звуки, напоминавшие взрывное выделение пищеварительных газов, и положил себе карри. Когда тарелки у обоих были полны, он принес два стакана воды. От его виски осталось примерно две трети.

– Корморан… – сказала Робин, когда он опять сел на диван и принялся за еду. – Надеюсь, ты понимаешь, что я никогда не буду распускать слухи о твоем отце? Не буду говорить о нем и с тобой, если ты не захочешь, но… мы как-никак деловые партнеры. Ты мог бы мне сказать, что отец тебе докучает, и таким образом выпустить пар, а не бросаться на свидетеля.