Зигмунт Милошевский - Переплетения [litres]

– Он был плохим отцом?

– Он нас не бил и не требовал, чтобы ему мыли спину, если речь об этом. Кричал тоже немного. Обычный, нудный польский отец. Я его ни ненавидел, ни любил. Может, это шок, но я не могу вызвать в себе никаких чувств после его смерти. Я говорю правду.

Шацкому хотелось бы, чтобы его свидетели ежедневно давали такие искренние ответы. Он кивнул мальчику с уважением.

– Он изменился после смерти твоей сестры?

– Постарел. Но и раньше только сестра имела с ним контакты, для меня это не имело значения.

– Ты обвинял его в смерти сестры?

Он заколебался.

– Не больше, чем кого-либо другого.

Шацкий подумал о таблетках, найденных в комнате Телята на Лазенковской.

– Ты удивился бы, если бы он покончил с собой?

– Нет, не очень. Меня больше удивляет, что его кто-то убил. Зачем?

Хороший вопрос. Шацкий снова почувствовал сильную усталость. А откуда ему, к дьяволу, знать, зачем? Казалось, все расползается. Теория, что Телята убил кто-то из пациентов, казалась ему то правдоподобной, то фантастической. Но второе – все чаще. Ни один допрос не вносил в дело ничего нового. Очевидные ответы на очевидные вопросы. Может, ему сдаться, поручить следствие полиции и спокойно ждать наиболее правдоподобного результата – закрытия дела, NN.

– Этого я как раз не знаю, – искренне ответил он. Ну, наполовину искренне. Он не смог бы объяснить ничего рационально, но ему хотелось, чтобы у мальчика сложилось впечатление, будто он остановился и не знает, что делать дальше.

– Вам нужно найти мотив, возможность и орудие убийства.

– Спасибо. Я тоже читаю детективы. А ты знаешь кого-нибудь, кому была бы выгодна смерть твоего отца?

– Точно не мне. Вы, наверное, знаете, что я болен и, вероятно, скоро умру.

Шацкий подтвердил.

– Три вещи могут меня спасти: чудо, государственная служба здравоохранения или пересадка в частной клинике за границей. Как вы думаете, что из этого более вероятно? Вот именно. А как думаете, насколько уменьшились мои шансы со смертью отца, директора фирмы? Вот именно.

Что он мог ответить? О чем еще спросить? Он поблагодарил мальчика и пожелал ему успеха в «Call of Duty». Даже не дал ему на подпись протокол – там не было ровно ничего.

– Вы будете на похоронах в субботу? – спросил Теляк-младший перед уходом.

– Конечно, – Шацкий упрекнул себя, что это раньше не пришло ему в голову. Появится единственная возможность увидеть вместе семью Телята и всех участников терапии.

Описание фактического состояния, представление версий и плана следствия заняло меньше времени, чем он ожидал. Неполные полтора часа. Принимая во внимание, что, по крайней мере, половину этого времени он посвятил размышлениям о Гжельке – итог неплохой. Что ему теперь делать? Последней женщиной, которую он умыкнул, была Вероника, и это случилось более десяти лет назад. Собственно, не столько он ее соблазнил, сколько она его. Воспоминания ограничивались смутным «как-то само вышло». Она ему нравилась, они разговаривали, потом вдруг стали целоваться – поправка: вдруг она стала его целовать – и через неделю оказались в одной постели. Через две недели он уже не представлял себе жизнь без нее.

Это все, что я могу сказать по данному делу, подумал он. Не считая лицеальных и ранних студенческих похождений. И двух коротких романов ранних супружеских времен, о которых он старался не вспоминать. И одного неиспользованного, к сожалению, знакомства с пани прокурор из Пясечно. До сих пор он утешал себя: хорошо, что так случилось, у него ведь жена и ребенок и он должен вести себя хорошо. Но правда была иной – ему дьявольски жаль. Как говорится? Лучше грешить и сожалеть, чем сожалеть, что не грешил. Очередная идиотская народная мудрость, которая хорошо выглядит лишь на бумаге. Они познакомились по делу об убийстве одного девелопера. Труп был столичный, а семья, знакомые, фирма и остальное – пясечинские. Они работали вместе. Долго и интенсивно. Работали и разговаривали, разговаривали и работали, разговаривали и разговаривали. Однажды ночью он отвез ее домой и поцеловал в автомобиле. Удивился, что поцелуй может иметь настолько другой вкус. Что все может быть таким новым. Что у губ может быть совсем другая форма, у языка – иная фактура, у дыхания – свой запах.

– Мы не можем так целоваться до бесконечности, – сказала она, и он знал, что это была не просто констатация факта, но и предложение. Она все сделала, от него требовалось лишь подтверждение. А он взял и струсил. Его трясло от страха.

– Но мы не можем и двинуться дальше, – выдавил он наконец. Она улыбнулась, поцеловала его еще раз и вышла. Помахала со ступеней лестничной площадки. Потом он увидел, как на третьем этаже зажегся свет. Он просидел в автомобиле еще час, борясь с собой. Потом уехал. Он мчался по Пулавской назад к Веронике, утешаясь тем, что поступил, как надо. Однако по существу знал, что его удержала не верность – как ее ни понимай – и не любовь – как ее ни оценивай. Его удержал страх. Унизительное воспоминание нервной дрожи долго сопровождало его после того, как он с облегчением лег рядом с женой и вжался в знакомую кривизну ее тела.

Это было когда-то. А что теперь? Ему тридцать пять лет, вот-вот исполнится тридцать шесть. Как долго еще ждать, чтобы убедиться, как это бывает, когда каждый квадратный сантиметр чьего-то тела становится сюрпризом? Теперь или никогда, подумал он.

Он набрал номер.

– День добрый, это Шацкий.

– Ох, привет… то есть, день добрый, пан прокурор.

Он набрал воздуха в легкие.

– Зови меня просто Тео.

– Моника. Жаль, что ты не предложил этого вчера, можно было бы поцеловаться по этому случаю.

Знакомая дрожь вернулась. Он был рад, что разговор шел по телефону.

– Я надеюсь, мы это наверстаем, – раздался чужой голос, который, по мнению Щацкого, не был его собственным.

– Гм, совершенно, как я, – сказала она. – А когда?

Он лихорадочно думал. Господи боже, нужен какой-нибудь предлог, иначе его намерения станут очевидными.

– Может, в пятницу? – предложил он. – Я принесу тебе обвинительный акт, – эта фраза была настолько глупой, что если бы стыд имел температуру, Шацкий, наверное, воспламенился бы. – Какие еще идеи, Теодор? – спросил он себя. – Свидание в морге?

– Конечно, обвинительный акт, – теперь он мог не сомневаться, что она о нем думает. – В восемнадцать в «Шпильке»? Это недалеко от твоей конторы. – Слово «контора» она произнесла так, как если бы он был мелким чиновником в провинциальном почтовом отделении.

– Прекрасная идея, – сказал он, думая, что нужно позвонить в банк и узнать состояние счета. Читает ли Вероника распечатки? Он не помнил.

– Ну, до встречи в пятницу, – бросила она.