Зигмунт Милошевский - Переплетения [litres]

– Весьма охотно, – не желая отступать, он еще больше склонился над столом, не сводя взгляда с ее глаз, холодных, как Балтика в июне. – Я только прошу вас вначале ответить на мой вопрос, вместо того чтобы осыпать меня ругательствами.

– Мой покойный муж и моя покойная дочь прекрасно понимали друг друга. Лучше, чем кто-либо другой в этой семье. Я иногда ревновала, чувствовала себя лишней. Это было невероятно, они могли читать мысли друг друга. Когда выезжали вместе на море, поплавать на яхте, присылали только открытку. А когда я уезжала с детьми в отпуск, Кася заставляла меня ежедневно звонить папе. Вы знаете, как это бывает. Обычно говорят, что всех детей любишь одинаково, и дети повторяют то же о любви к родителям. Но это неправда. В нашей семье Кася больше всех любила Хенрита, а Хенрик – Касю. И когда она покончила с собой, половина Хенрита умерла. Преступник не убил его, а добил. Если вы каким-то чудом до него доберетесь, можете просить о снижении меры наказания, потому что его жертвой стал не человек, а полутруп.

Последнее слово она произнесла таким тоном, что у Шацкого мороз пошел по коже. Ему не хотелось продолжать разговор, но он не мог оставить его незаконченным.

– Понимаю, – вежливо сказал он. – А теперь прошу ответить на мой вопрос.

– Какой?

– Обвиняли ли вы мужа в смерти дочери?

Она закурила еще одну сигарету.

– Никто не был ей так близок, как он. Никто так хорошо не знал и не понимал ее. Как могло случиться, что он не сумел предотвратить случившееся? Я часто об этом думала, глядя, как он стоит на коленях на ее могиле. Надеюсь, я ответила на ваш вопрос?

– Предположим, – милостиво согласился он и вкратце рассказал о том, как проходила терапия на Лазенковской. Когда он закончил, лицо вдовы напоминало посмертную маску. Не осталось никаких эмоций.

– Мы не были идеальной и счастливой парой. И я не имела ничего против того, чтобы Хенрик нашел себе кого-нибудь, а меня оставил. Но то, о чем вы говорите… Что же, мне никогда не доводилось слышать такой чудовищной белиберды: что дочь покончила с собой, а сын смертельно болен из-за того, что Хенрик не был на похоронах своих родителей. Вы вообще понимаете, что говорите? И что якобы я знала об этом и желала его смерти? А что потом? Пациентка терапии в такой степени ощущает себя мною, что берет ваш «острый инструмент» – кухонный вертел, о чем я узнала из прессы, – и вбивает его ему в голову! Ваше начальство в курсе ваших идей?

Она снова закурила. Шацкий тоже вытащил сигарету. Первую.

– Прошу меня понять. Убийство – не кража радио из автомобиля. Мы должны тщательно расследовать каждую версию.

– Если бы вы так же тщательно изучали кражи радио, вероятно, их было бы меньше.

Шацкий в душе признал ее правоту. Решил, что ему нет смысла продолжать тему терапии. Может, сделать это позже, когда больше узнает. Он еще осторожно спросил ее о потенциальных врагах Теляка, но вдова отрицала факт их существования:

– Он был довольно бесцветный, если честно. У таких людей редко бывают враги.

Любопытно. Он во второй раз это слышит, и второй раз у него складывается впечатление, что его обманывают.

– Могу ли я забрать мужа из морга? – спросила она перед уходом, после внимательного прочтения и подписания протокола. Ему пришлось дописать в конце обычную формулировку: «это все, что я могу показать по данному делу», понимая, что она необязательно соответствует истине.

– Да, в любой день, с восьми до пятнадцати часов, но нужно заранее позвонить и договориться. Советую вам поручить это похоронному бюро. Простите за искренность, но человек после вскрытия гораздо мертвее, если так можно выразиться, чем перед вскрытием. – Он вспомнил, как Кузнецов говорил ему однажды, что на Очках нет атмосферы смерти, лишь атмосфера морга.

– Лучше, чтобы сначала специалисты его одели, привели в порядок и положили в гроб. Вам и так придется опознать мужа перед закрытием гроба. Таковы правила.

Она кивнула на прощание и вышла. И хотя покидала его комнату как измученная женщина, которую переполняют боль и скорбь, Шацкий не забыл, какие слова она употребила, называя мысли, возникавшие в его «долбаной чиновничьей голове». Если бы тогда вдова начала угрожать ему, он бы всерьез испугался.

Он взглянул на часы. Двенадцать. Через час придет сын Телята. К счастью, его мать не настаивала на присутствии при допросе. Теоретически такое право у нее было, но на практике им пользовались лишь при допросах детей, а не пятнадцатилетних недорослей. Оставался час. Ни то ни се. Если бы было два, он мог бы написать план следствия, если три – обвинительный акт по делу Нидзецкой. А в такой ситуации не хотелось ничего начинать. Он снова почувствовал усталость. Вдобавок не покидало чувство, что он прозевал что-то существенное. Что у него уже есть информация, и, вероятно, записанная в деле, которую он не заметил. Нужно внимательно прочесть весь собранный материал. И поспрашивать насчет «куклярни», где можно устроить праздник для Хели. Подумать только, что за идиотская мода? Раньше отмечали дни рождения дома, и все было о’кей. Он действительно подумал о «раньше»? Неужели уже такой старый?

Сделал себе кофе.

Просмотрел газету.

Дела говняные. Квас обратился к Цимошке [51] Квасьневский обратился к Цимошевичу (прост.). , чтобы тот выставил свою кандидатуру на президента. Зачем вообще писать о такой муре? Шацкий считал, что надо запретить ежедневно писать о политике. Раз в месяц – обзор на два столбца, и хватит.

Политики жили в изолированном мире, уверенные, что постоянно делают что-то крайне важное, о чем обязательно надо рассказать на пресс-конференциях. Убежденность в собственной важности им внушали оголтелые политические обозреватели, которые тоже верили в значимость происходящих событий, наверное, чтобы придать смысл собственной бессодержательной работе. Но и так – несмотря на усилия обеих групп и массированного наступления СМИ, представляющих неважные события важными – весь народ срать на них хотел. Зимой Шацкий поехал с Вероникой и Хелей на каникулы, они отсутствовали две недели. За это время он не прочитал ни одной газеты. Вернулся, и все было по-старому. Ничего не случилось. Однако, полистав прессу, он выяснил, что ежедневно мир рушился, правительство уходило в отставку, оппозиция рвала волосы на голове, ABW [52] ABW — агентство внутренней безопасности. себя компрометировало, ежечасно ждали появления новых коалиций, комиссии обрекались на смерть через забалтывание и т. д. Эффект – нулевой.

Вошла Марыля.

– С Краковского, – сказала она, положила перед ним конверт и молча вышла.

Шацкий прочитал, выругался, проглотил кофе и выбежал из комнаты. Он обогнал секретаршу, еще не вернувшуюся на свое место, постучал в дверь Хорко и, не ожидая приглашения, вошел.