Зигмунт Милошевский - Переплетения [litres]

– День добрый, пан прокурор, – она посмотрела на него поверх очков, не отрывая пальцев от клавиатуры компьютера.

– День добрый. В третий раз отвергли проект прекращения следствия по делу убийства Сенкевича, – сказал он, кладя перед ней письмо из окружной прокуратуры.

– Я знаю, пан прокурор.

– Нонсенс. Если я напишу обвинительный акт, суд не только их оправдает, но и высмеет нас. И эти чернильные души прекрасно это знают. Речь идет только и единственно о статистике: использовать акт обвинения и забыть о нем, а там пусть судья мучается. – Шацкий пытался сохранить хладнокровие, но в его голосе сквозила горечь.

– Я знаю, пан прокурор, – повторила Хорко.

Дело об убийстве Сенкевича было типичным убийством в варшавской малине. Пили втроем – проснулись вдвоем, третьему это помешало сделать перерезанное горло. На ноже были отпечатки пальцев всех троих. Оставшиеся в живых единодушно утверждали, что ничегошеньки не помнят, впрочем, они сами позвонили в полицию. Известно, что один из них – убийца, но кто, непонятно. Нет и следа улик, позволяющих его назвать. А двоих обвинять нельзя. Ситуация идиотская. Есть убийца – и его нет.

– Пани отдает себе отчет, что если мы обвиним обоих, самый глупый из попугаев их оправдает. А если будем тянуть спички и выберем одного, и адвокат не потребуется: оправдание огласят на первом заседании.

Хорко сняла очки, которыми пользовалась только за компьютером, и поправила прическу. Ее локоны выглядели как пересаженные от пуделя.

– Пан прокурор Шацкий, – сказала она. – Я отдаю себе отчет как в том, о чем вы говорите, так и в том, что прокуратура – структура иерархическая. Это значит, что чем выше в иерархии, тем ближе к нашему шефу, который обычно… – она сделала знак Шацкому, чтобы тот закончил.

– Полоумный, поставленный из политических соображений, присланный затем, чтобы его собутыльники набирали себе проценты в зондажах общественного мнения.

– Вот именно. Только прошу не повторять этого прессе, если вы не хотите доживать свои дни в отделе общей корреспонденции. И потому чересчур старательные коллеги с улицы Краковское предместье… – она снова сделала знак Шацкому.

– Ожидают смены караула и на всякий случай стараются быть более радикальными, бескомпромиссными и твердыми, чем единственное яйцо, из которого вылупились наши Братья [53] Намек на близнецов, братьев Качиньских. .

– Раз вы так хорошо все понимаете, пан прокурор Шацкий, зачем приходите ко мне со скандалом? Я же вам не враг. Понимаю, что если время от времени не сгибать спинку, нам придется уйти в отставку и на наше место придут «мерни верни» [54] Игра слов: mierni wierni — преданные посредственности ( пол .). . Вы думаете, так будет лучше для этого живописного места, районной прокуратуры Варшава-Центр?

Шацкий положил ногу на ногу, поправил отворот брюк и глубоко вздохнул.

– Я вам кое в чем признаюсь, – сказал он.

– Что-нибудь пикантное? – спросила она.

Он не улыбнулся. Янина Хорко была последним человеком на планете, с кем он желал флиртовать.

– Неделю назад мне позвонил Буткус.

– Тот литовский гангстер?

– Собственной персоной. Первое заседание назначено через два месяца. Он сказал, что не раскаивается и что если бы я, например, захотел изменить цвет флажка с красного на зеленый, он готов заплатить 20 000 – за факт принятия на себя его защиты, 10 000 – за каждое заседание и дополнительно 50 000 – за оправдание.

– И вы были бы способны?..

Хорко уселась поудобнее в кресле и расстегнула верхнюю пуговицу блузки. Шацкий почувствовал, что потеет. Это происходит на самом деле?

– Конечно. Я вел следствие, прежде чем звезды с Краковского отобрали его у меня, а еще помогал им писать обвинительный акт.

– Не об этом речь. Были бы вы способны перейти на другую сторону баррикады?

Шацкий с минуту сидел молча. Если бы он был способен, давно это сделал бы. Что его тут держало, если не детская вера в звезду шерифа? У него была государственная твердая зарплата, одинаковая в центре Варшавы и в какой-нибудь Пипидувке на Восточной стене. Никаких премий. Запрет любого дополнительного заработка, кроме лекций, на которые требовалось специальное разрешение – при условии, что кто-нибудь вообще предложит такую редкость. Ненормированный рабочий день, что на практике означало шестьдесят часов в неделю. Вдобавок он обязан ассистировать при вскрытии трупов и безропотно выполнять распоряжения своих разнообразных начальников. Во всей прокуратуре было больше шефов и руководителей, чем директоров на государственных предприятиях. Общество считало, что прокурор – злой парень, который выпускает бандитов, пойманных доброй полицией. Или злой парень, который так запорол свою бумажную работу, что суду приходится выпускать бандита. Придурки с Вейской, [55] На улице Вейской находится польский Сенат. в свою очередь, были уверены, что в лице прокуратуры у них есть частная армия для борьбы с политическими противниками. Что и говорить, заебистая работа, подумал он с горечью. Стоило стараться во время учебы.

– У этой баррикады много сторон, – уклончиво ответил он, не желая ни в чем признаваться.

– Конечно, пан прокурор. Я вижу глазами души, как вы сидите в канцелярии какого-нибудь советника и готовите письма с уведомлениями или обдумываете, как слупить с должника дополнительные проценты.

Хорко начала играть с воротничком блузки. Если она наклонится, придется заглянуть в ее декольте. А этого ему не хотелось.

– У каждого найдутся счета, по которым нужно платить, – пожал он плечами.

– Перейдем к делу. Вы ведь напишете обвинительный акт, пан прокурор? Может, мы найдем компромисс. Пусть это будет обвинение не в убийстве, а в неоказании помощи. Всегда что-нибудь найдется. Посмотрим, что они с этим сделают.

Он неохотно кивнул. Тоже думал об этом.

– Предупреждаю: акт обвинения не будет ни очень длинным, ни слишком убедительным.

– В любом случае я его парафирую. Напоминаю вам о плане следствия по делу Телята и обвинительном акте по делу Нидзецкой.

Он кивнул и встал.

– Приятно было с вами поговорить, пан прокурор, – сказала Хорко и улыбнулась пламенной улыбкой. Шацкому вспомнились персонажи с картин Брейгеля. Он ответил неуверенной полуулыбкой и вышел.

Бартош Теляк сидел на стульчике у дверей его комнаты и играл с мобильником.

Он любил приходить в сауну на Варшавянке в середине дня, когда не собиралась дикая толпа и всем можно было спокойно пользоваться. Забрался на верхний полок сухой сауны и сидел, пока не заплясали темные круги перед глазами, а каждый вдох не стал обжигать гортань. Вышел, повесил полотенце на колышек и отправился голышом к большому бассейну с холодной водой, стоявшему посредине помещения. Миллионы иголочек впились в его тело. Он погрузился в воду и только потом вскрикнул. Как же это великолепно! Полежав еще минутку в холодной воде, он вылез, завернулся в полотенце и устроился на лежаке в саду. Игорь подал ему бутылку холодного апельсинового сока. Да, бывают минуты, когда человеку необходимо лишь немного тепла, немного холода и немного апельсинового сока. Парни из варшавской команды – не то, чтобы он их любил, – знали, что делают, устраивая себе чудесный бассейн.