Татьяна Алюшина - Актриса на главную роль [litres]

Ах да, был еще и сопровождающий военный.

Молчаливый, не угрюмый, а просто не любивший болтать попусту дядька лет сорока пяти, Михаил Власович. Власович это не фамилия – отчество. Классно, да? Глафира, которую всегда завораживали всякие необычные вещи, даже порасспросила его, откуда такое оригинальное отчество, на что получила скупой ответ:

– Староверы в роду.

И все. Без дальнейших комментариев. Крупный, не толстый, а сбитый такой, при этом необычайно гибкий, подвижный, явно обладавший какими-то непростыми способностями, очень пробивной и дотошный. С ним ребята горя не знали – всегда найдет решение для любой ситуации, всегда все устроит наилучшим образом и разрулит трудную проблему.

Они даже не знали, в каком он звании, спросили как-то, но Власович отшутился, мол, русский солдат уже звание. И так это сказал, что больше спрашивать не стали. Осторожничали.

Только после завершения тура они узнали, что Михаила Власовича лично представил к Лильке с Глафирой любящий Лилькин дядя. За что ему отдельное спасибо. Очень уж во многом облегчил им жизнь этот загадочный человек.

Агитбригада проехала за это время немыслимое расстояние от Кольского полуострова до Чукотки. Нормально? Представили?

Конечно, всякое случалось, и каких только курьезов не происходило с ними в этом туре, и где только они не побывали. К тому же приходилось учитывать один момент: военные люди гостеприимные, широкой души, да и просто скучно им нести однообразную службу, а тут такие шикарные гости.

Вот представьте: засекреченная часть с чем-нибудь стратегическим, а вокруг – тайга или тундра и на сотни или тысячи километров ни души.

И изо дня в день одно и то же, одно и то же, в лучшем случае вялая самодеятельность, что-нибудь типа заунывным блатным тембром под раздолбанную гитару: «А ты меня забы-ы-ыла, а я так любил», а тут – бац, артисты! Да еще какие! Не из ближайшего городка Жулейска, а аж из самой столицы Москвы! Да еще и Глафира там, которая в кино играла. Кто-то узнавал.

Ну как вы думаете, ясно же, что поляны им накрывали, за столы усаживали, кормили-поили, а офицеры просили попеть что-нибудь душевное и после концерта, под гитарку на посиделках. И к девушкам, между прочим, подъезжали с намеками разной степени тяжести, но без хамства – вот такого никогда не было.

Ну, в общем, хватало разных событий. Труднее всех в таких вот «продолжениях» приходилось совершенно непьющей Глафире, но ей составлял компанию такой же трезвенник Михаил Власович, так что обходилось все очень миролюбиво и без наездов-уговоров про «хоть рюмочку».

Как-то раз привезли их бригаду в очередную засекреченную часть. А кстати, к слову, знаете, как их возили по вот таким вот засекреченным? Нет, мешки на голову не надевали, ни боже упаси, к ним вообще очень хорошо относились, но окна в транспорте закрывали плотными шторами. А ответственные лица «военной наружности», сопровождавшие их в транспорте, тщательно следили, чтобы никто не подглядывал за те шторки, и водитель был отгорожен от салона специальной ширмой, так что даже щель не просвечивала.

Итак, привозят их бригаду в очередную часть (летную, как выяснилось), они выгружаются из автобусов и понимают, что обстановочка вокруг какая-то нервная, напряженная и им тут не сильно-то и рады.

– Да не вовремя вы с этим концертом, ребятки, – морщась от досады, начал объяснять встречавший их заместитель командира. – Два дня назад погиб наш товарищ, летчик. Разбился вместе со своим самолетом. У нас ЧП, работает комиссия. Какие уж тут трали-вали, – махнул он расстроенно рукой. – Мы, конечно, люди военные, приказано провести концерт – проведем, людей уж собираем в зале. Только не ко времени все это.

А Глафиру внезапно озарило, что надо делать. А еще она душевно прониклась той скорбью тяжелой утраты, которую ощущала сейчас вся часть.

– Как вас зовут? – спросила Глаша заместителя командира, беря того под руку.

– Степан Василич, – представился подполковник.

– Степан Василич, – обратилась она к нему тем своим особым голосом, которым умела говорить в определенных ситуациях, – вы не переживайте. Концерт мы дадим. Особенный концерт. Все будет хорошо.

– Да что уж, – махнул он обреченно, не поверив ее словам. – Идемте, раз такое дело.

В прямом смысле «прямо на коленке», сидя на стуле за кулисами, пока шло налаживание аппаратуры, Глафира придумала и написала сценарий нового, уникального представления, скомпоновав его из разных номеров, которые у них были отработаны, включив и те, которые не вошли в утвержденную программу, и пару номеров из старой студенческой работы. Быстро пробежалась с ребятами по сценарию, переговорила с техниками по свету, звуку, по минусовке, еще раз повторили с артистами последовательность выхода, прогнали сценарий. Попросили Степана Васильевича поставить в глубине сцены лавки и стулья. И…

Глафира вышла первой и, пока шла к микрофону, укрепленному на стойке на краю, в центре сцены, всем телом улавливала тяжелое неодобрение, накатывающее на нее волнами из зала.

Она встала перед микрофоном, взялась за него двумя руками, словно ища опоры, и произнесла вступительное слово:

– Мы не будем давать концерт. – Выдержала паузу, переждав, пока затихнет пробежавший по рядам шепоток, и продолжила: – Сегодня не будет никаких аплодисментов, потому что все, что мы представим, это не игра и не выступление артистов, это дань нашего глубокого уважения и поклон до земли всем вам за ваш неизвестный, великий, каждодневный подвиг. Мы посвящаем наше выступление светлой памяти вашего погибшего товарища Федора Красавина. И вам.

Глафира замолчала, тихо заиграло фоновое сопровождение, а из правой кулисы медленным шагом, с гитарой на ремне, перекинутом через плечо, шел к микрофону, как центральной точке всего сегодняшнего выступления, Паша Рогов, запевая своим потрясающим мощным голосом: «Маятник качнется – сердце замирает».

Пел он, не подражая Градскому, но эффект его исполнения был не менее потрясающим и проникновенным, чем у автора.

Глафира медленно, не поворачиваясь спиной к зрителям, отступала назад – в сгущающуюся темноту. Специально создали такой эффект – сзади темно, лишь угадываются силуэты – а у края сцены неяркий свет, выхватывающий фигуру выступающего.

Паша закончил песню и в наступившей абсолютной тишине, пока еще звенели струны последним взятым аккордом, из-за его спины вышла к стойке с микрофоном Алла и, как Глаша до нее, взялась за него двумя руками и начала читать «Реквием» Роберта Рождественского.

А Павел медленно, так же, как Глафира до него, не поворачиваясь спиной к зрителям, отступал назад, удаляясь в глубь сцены, словно растворялся в темноте. Алла закончила читать и из левой кулисы, с микрофонной гарнитурой, с гитарой, как и Паша перед ним, вышел Славик Махов, ударив по струнам пальцами, и зазвучал «Камикадзе» Розенбаума.