Татьяна Алюшина - Актриса на главную роль [litres]

– Почему ты раньше не рассказывал об этом? – спросила она, внимательно всматриваясь в его лицо.

– Сначала хотел сразу выложить все как есть, а потом передумал. Подумал, что ты решишь, будто я тебя обхаживаю, потому что твой фанат или поклонник какой озабоченный. Я, конечно, фанат и поклонник твоего творчества и понимаю, что это неотъемлемая часть тебя, твоей личности, но все же люблю я тебя, женщину, человека, а не актрису и крутого модного режиссера. Хотя и актрису тоже. – Он замолчал, задумавшись, провел пальцами по лбу, поднял голову и посмотрел на нее пронзительным взглядом своих дымчато-серых глаз. – Когда Ольга объявила, что уходит к Андрею, я попросил нашу службу безопасности выяснить все про этого человека. А когда прочитал в одной из справок, что Глафира Пересветова его родная сестра… Сказать, что офигел или что покрепче, это ничего не сказать. Есть, спать не мог целые сутки. Это так странно, чудно. Все казалось: да нет, перепутали что-то безопасники, ну реально не может же быть. Вот как такое могло вообще сложиться? Миллионы мужчин в стране, а Ольга влюбляется именно в твоего брата. Когда начинаешь задумываться над такими вещами, чувствуешь себя марионеткой в божьих рокировках. А потом я услышал твой голос по телефону, и меня словно горячей волной окатило. И только тогда поверил, что это все-таки наяву. Вот так, Глафира Артемовна.

Она смотрела на него, ощущая, как все внутри плавится от переполнявших ее мощных чувств к этому необыкновенному мужчине. Смотрела и не могла наглядеться, настолько он казался ей невероятно красивым в момент этой своей исповеди.

«Мало что так красит человека, как мужество или любовь», – говорила ее бабушка. У него были и мужество, и любовь. И он был прекрасен в обоих этих проявлениях.

Она отложила в сторону планшет, который продолжала держать в руках, завороженная его рассказом, потянулась к нему, обняла рукой за шею, прижалась, вздохнула, почувствовав его запах, оттененный еле уловимым ароматом приятного одеколона.

– Ну и что ты расстраиваешься? – спросила Глаша, сочувствуя всем его переживаниям и сомнениям. – Теперь-то чего? Венера сошла с привычной траектории движения, и наши орбиты пересеклись.

– А ты? – спросил он, перехватив ее за талию и поудобней устраивая у себя на коленях.

– А я? – задумалась она. – Когда подходила к калитке, чтобы открыть, то вдруг поняла: сейчас моя жизнь разделится на ту, что на этой стороне калитки, и на ту, что станет, когда я открою калитку. Открыла и увидела тебя. У тебя глаза такие же, как у меня, дымчато-серого цвета, папа их называл «балтийскими». И потрясающая улыбка, от которой появляется ямочка на правой щеке. Я смотрела на тебя, и мне стало замечательно легко и радостно, потому что ты моя судьба. Надо ли что-то объяснять? – Она откинула голову, чтобы лучше видеть его лицо. – И еще ты очень красивый, Трофим Разведов. Я прямо загляделась.

– Ты определенно куда-то не туда загляделась, Глафира Артемовна, – усмехнулся Трофим, – на какого-то другого мужчину, и меня это сильно настораживает. Поскольку я самый обыкновенный мужик с почти рязанской ряшкой. А вот ты как раз-таки потрясающая женщина, очень красивая. И я до сих пор не понимаю, почему ты ответила мне взаимностью и выбрала меня, и очень волнуюсь, вдруг спохватишься и передумаешь.

– Я тебя не выбирала, – возразила Глафира. – Что тебя выбирать? Ты же не арбуз на базаре. Ты просто вошел в мою жизнь, и все. Так бывает. И ничего не изменишь. Кстати, я совсем не красавица. – Она развернулась поудобней и, еле прикасаясь, провела по лицу Трофима указательным пальцем от кромки волос вниз по лбу, по переносице, губам и подбородку. – Бабушка говорила: «Красота в глазах смотрящего». Для меня ты самый красивый, и я тобой любуюсь.

Он перехватил ее ладонью за шею, притянул к себе и накрыл ее губы своими губами.

И был это поцелуй-признание, поцелуй-откровение. И так он был сладок и терпок, так обжигающе честен, что они провалились сразу же в головокружительное состояние полного доверчивого растворения друг в друге.

И… понеслись, чувствуя потребность соединиться, стать как можно ближе – одним целым, одним дыханием, одним движением друг другу навстречу.

И полетела в разные стороны одежда, и наполнилось их пространство горячим шепотом признаний, гортанными страстными стонами и победными выкриками на вершине.

– Как думаешь, мы никого не разбудили? – бессильно распластавшись поверх Разведова, не в состоянии открыть глаза, спросила Глафира.

– Ну, детей ничем не разбудишь, а Кир Палну после того, как она нашла утром твое белье и россыпь пуговиц от блузки на полу кухни, по-моему, уже ничем не удивишь, – успокоил ее Трофим.

– Упс. Неудобно получилось, – без намека на смущение прокомментировала Глафира и предложила: – Наверное, надо перебраться в спальню.

– Наверно, надо, – согласился Трофим.

Полежали, не двигаясь. Глаша даже начала тихонечко проваливаться в теплую, сладостную дрему и встрепенулась, когда Трофим вдруг, как-то ловко подхватив Глафиру, сел на диване и усадил ее рядом. Глаша посмотрела на него удивленными веселыми глазами:

– Как это ты проделываешь?

– Что? – улыбнулся, залюбовавшись ею, Трофим.

– Хватаешь меня, поднимаешь, держишь на руках, носишь и пересаживаешь, как бестелесную куклу. Такой необычайно сильный мужчина.

– Это у нас семейное. Мне от прадеда досталось, вместе с именем. Тот всю жизнь был поджарый, жилистый, не атлет, а поднять мог легко и не парясь передок легкового автомобиля. Говорил, что во время войны эта его способность частенько выручала.

– Я тебя поцарапала. – Глафира посмотрела на длинную царапину, оставленную у него на плече, и провела вдоль нее пальчиком. – Это, наверное, часами.

Разведов перехватил ее ладошку, поцеловал пальчики и провел своим большим пальцем по циферблату ее часиков.

– Красивые.

– Это мне от мамы перешло в наследство. – Она смотрела на его палец, который сместился на ее руку, и начал медленно ее поглаживать таким очень интимным, нежным движением. – Вернее – от бабушки. Эти часы подарил бабуле дед, когда за ней ухаживал. Хотел чем-нибудь эдаким, необыкновенным поразить девушку и, потратив всю месячную зарплату и премию, купил для нее золотые часики. Видишь: браслет с настоящими рубинами, а на корпусе маленькие брильантики. Дед, как только их увидел в магазине, сразу решил: такая красота для его прекрасной Аленушки. Бабушка рассказывала, посмеиваясь, что он совершенно определенно произвел-таки впечатление на них с мамой не столько часами, сколько своим поразительным аппетитом. Потому что, когда приходил к ним в гости, съедал все, чем его угощали, практически моментально. Вот вроде сели за стол, только положили на тарелки еду, а ее раз и уже нет. Мгновенно все съедал и смотрел на женщин восторженным взглядом, так усердно хвалил их стряпню, что прабабушка не решалась объяснить юноше, что не все они тут приготовили сами, а, например, хлеб и булки покупают в булочной. И только после того, как они поженились, дед признался бабуле, что из-за покупки часов ему пришлось месяц поголодать до следующей зарплаты. Друзья, конечно, подкармливали чем могли, но что у них тогда было? Самая простая еда: каши, щи, макароны в лучшем случае, квашеная капуста. Вот основная пища. Крайне редко мясо и рыба. А что такое фрукты, они отродясь не знали, кроме яблок да ягод. К тому же дед был из очень простой семьи, да еще военное голодное детство. До встречи с бабушкой он никогда не пробовал никаких разносолов и признавался, что такой вкусной еды, как дома у невесты, никогда в жизни даже не видел. Он любил ее как-то очень искренне и глубоко. И всегда старался ради нее сделать что-то необычное, порадовать, удивить. Такая симпатичная человеческая история. А часы бабуля подарила маме на восемнадцать лет, и мама всегда их носила. Когда родилась я, мама купила специальную ювелирную шкатулочку, сложила в нее эти часики, пару прекрасных сережек и кольцо немыслимой красоты специально для меня. Как она шутила: начнем собирать приданое для доченьки. Уши у меня не проколоты, кольца я надеваю исключительно на какие-то крутые мероприятия по необходимости, и то не всегда – не люблю, а часы ношу постоянно и снимаю только на ночь. Мама и бабуля со мной. Когда-нибудь я передам их своей дочери.