Татьяна Степанова - Циклоп и нимфа

– Было два яда. Полиция это установила, наш источник подтвердил, – подал голос Клавдий Мамонтов.

– Вы все травы обкурились, что ли? – взвизгнула Суслова. – Какой еще, к черту, второй яд?!

– Тот самый, арсенит натрия, который вы забрали из конюшни, – не отступал Мамонтов.

– Вы спятили! Я не убивала Савву!

– Где сейчас деньги, Лара? – спросил Макар.

– Что?

– Простой вопрос. Где деньги?

– Они… они там, в банке.

– В швейцарском банке?

– Да, да!

– Вклад на чье имя?

– На мое.

– Значит, это твои деньги сейчас?

– Я… Макар, послушай… я все хотела отдать! Да, Савва сказал мне – надо вернуть. И я сразу же ему ответила – конечно, вызывай Гурского, я все подпишу. Я никогда не претендовала! Он же ради тебя все это затеял! Чтобы обезопасить тебя, если вдруг что там за границей с заморозкой счетов семьи… Я собиралась подписать все бумаги в тот вечер, но Гурский не приехал.

– А мой отец умер от яда, – Макар смотрел на нее.

– Но это же твоя жена! Меланья!

– Она выбрала медленный яд. А ты быстрый. Отец умер от твоего яда.

– Нет! Я его не травила! Я хотела отвезти его в больницу на обследование! Я думала, это кишечник его…

– Он был бы уже мертвый к тому моменту. Ты все рассчитала.

– Я не убивала Савву!

Макар достал из кармана айфон.

– Вот номер моего счета в банке «Барклай». Давай, Ларис.

– Что?

– Как что? Скинь мне лимоны. Переведи на мой счет.

– Но я…

– Ты же утверждаешь, что сказала отцу моему, что все вернешь. Ну же, в один клик. Возвращай.

Лариса Суслова смотрела на айфон. На Макара. Внезапно лицо ее исказила судорога. И дикая злоба.

– Подонок! Алкоголик проклятый! Достал нас… Ты меня достал, понял?! Думаешь, ты принц? Королевич? Думаешь, ты – барин, а я холопка твоя?! При Савве тридцать лет в этом доме я… Да всего бы этого не было, если бы не я! Если бы я не вела Савву по жизни за руку, не помогала ему, не поддерживала его! Всего этого не было бы – ни капиталов, ни должностей, ни чинов, ни денег, ни Лондона твоего! И ты смеешь на меня орать, щенок?! Ты смеешь мне приказывать? Обвинять меня?!

– Макар, вызывай ментов, – объявил Клавдий Мамонтов. – Кажется, все ясно. Теперь это их дело. Не наше.

– Нет, не все ясно, – Катя внезапно кое-что вспомнила. – Клавдий, вы останьтесь с ней, сами позвоните в полицию. Макар, идемте, нам надо разобраться с одним вопросом.

Она направилась к двери. Макар за ней.

– Она его отравила. За деньги. За бабло.

Катя посмотрела на него.

– Надо и это перенести, Макар. И с этим справиться.

– А отец говорил мне – Лариса, самый верный мой друг. Если что со мной, она тебе всегда поможет.

Они прошли по коридору в гостиную. Ни души. Катя подумала – Дроздов бы сейчас очень помог. Он ведь тоже, помнится, что-то говорил про подарок… Возможно, в курсе этих дел с Ларисой. Но Дроздов наверху, в спальне с Галой. Им ни до кого нет дела.

Море любви выходит из берегов… чума… вирус…

Десять миллионов в швейцарском банке…

На веранде Катя увидела юродивого ахтырского губернатора. Он клевал, как воробей с неубранных, оставшихся после пира и плясок тарелок.

– Эдик, – позвала его Катя по-свойски. – Эдик, вы не видели Филина Ярославича?

– На конюшне он, – проговорил юродивый, не переставая жевать. – А чего вам он?

– А что он забыл на конюшне?

– Приперся туда. Он же лыка не вяжет. Кузьма его на сене уложил. Я ему помог, – отрапортовал юродивый беззаботно. – Велел, чтоб проспался, а то полицейские его в таком позорном виде на порог не пустят и с Барыней свиданку не дадут.

– Макар, пойдемте на конюшню. Надо Лишаева кое о чем спросить.

Кузьму Поцелуева где-то носило, а Филин Ярославич спал на куче сена в углу на попоне, свернувшись клубочком, распространяя вокруг себя ядреное амбре.

– Разбудите его, – попросила Катя.

Макар схватил Лишаева за свитер от Версаче, рванул.

– Давай просыпайся!

Лишаев замычал, по-детски зачмокал губами.

– Просыпайся! Ну!

– Что? Ты это… ты кто?

– Конь в пальто. Открой глаза, Филин.

– Ярослав Александрович, – Катя наклонилась к сонному Лишаеву, – вы сказали, что подозревали Ларису Суслову в отравлении Псалтырникова. Почему?

– Что? Ларка… гадина хитрая…

– У вас была причина ее подозревать?

Филин Ярославич открыл глаза. Моргнул.

– Причина… сто пудов…

– Какая?

– Я ж юрист… не идиот…

– Вы опытный юрист. Так какая причина? Почему вы думали, что это она отравительница?

– Потому что его вырвало при мне.

– Да, его вырвало, и что?

– А то, – Филин уставился на них, моргая. – Он же проблевался… яд из него наверняка вышел, если что и было уже. А она… Ларка… она добавила ему.

– Как понять «добавила»?

– Она ж его вроде как марганцовкой напоила! Развела в стакане и дала. На моих глазах. Полный стакан. Это было последнее, что он пил. Самое последнее перед смертью.

10 февраля 1861 г. 4.15 утра

Конюшня гостиницы-трактира Ионы Крауха

Руки-ноги Клавдия Мамонтова закоченели от долгого бдения. Ногами нельзя было топать, потому что проклятый снег скрипел. Руки в рукавицах он сунул под мышки – а то в случае чего и пистолет не удержишь. Александр Пушкин-младший переносил и холод, и мрак, и неизвестность по-военному стоически. Вглядывался во тьму словно с Севастопольской батареи, прислонившись плечом к обледенелой стене старой конюшни.

Большую часть ночи городок Бронницы шумел. Страшился громкого стука в ворота и двери, вопрошал изумленно, выглядывал из окон, прятался по закоулкам и сусекам, соображал туго, хотел спать, спать… А ему не давали. Солдаты пожарной команды выложились до конца и сделали, что смогли. Суета сует… думал меланхолично Клавдий Мамонтов, снова глядя в темные небеса. Наверное, все напрасно. Эта наша ночная засада ни к чему. Черт побери, ну почему нам так не везет?!

Дважды за ночь они подкрадывались к дверям конюшни – проверяли, на месте ли их приманка. Конюх Кузьма спал как младенец в тепле под попоной. Храпел! И Клавдий Мамонтов ненавидел его за это и завидовал ему.

Еще и петухи первые не пропели по дворам, а суматоха улеглась. Выдохлась, как пузырьки в бокале шампанского. Городок устал. Солдаты пожарной команды «убыли» в свой пожарный сарай. Стало тихо-тихо… И только снег серебрился в свете луны.

– Никто не придет, – шепнул Мамонтов, – Саша, а я себе щеки, кажется, отморозил.

– Слыхал я в Петербурге, что в моду в следующем сезоне вновь вернутся бакенбарды, – светски сообщил шепотом Пушкин-младший. – Вот потеха. Кабы отрастить нам с тобой еще бороды, душа моя, Мамонт…

Он внезапно умолк, вглядываясь во тьму. И мгновенно достал свой «кольт» из-за отворота накидки.