Ольга Баскова - Медальон Таньки-пулеметчицы [litres]

– Успокойтесь, – попросил ее Виталий. – Если вы ни в чем не виноваты, ваше спокойствие будет лучшим тому доказательством. Идите в дом, прошу вас.

На его удивление, она покорно поплелась в дом.

– Теперь ты рассказывай, – старик повернулся к нему. – Откуда интерес к моей персоне?

– Вы когда-нибудь были в Березках? – Рубанов не отрывал от него взгляд, но ни один мускул не дрогнул на бледном, запачканном грязью лице. – Пахомова такого знали?

Желтая кожа Ивана Васильевича собралась на лбу складками.

– Веришь, никогда о таком не слыхал и в Березках не был. Знаю, это деревенька неподалеку от нашего поселка. Только не было у меня повода туда мотаться.

Он казался убедительным. «Впрочем, – подумал журналист, – если на совести этого человека две загубленные жизни…» Пальцев в ответ изучал Виталия.

– Не веришь, – выдохнул он. – Что ж, вижу. Как доказать, что я там не был, не представляю. Послушай, тебя интересовала моя жизнь в эвакуации, – он просветлел. – Если ваши докажут, что я жил на Урале во время войны, ты мне поверишь?

– Да, это поменяет мое мнение, – бросил Рубанов. Старик кряхтя поднялся и пнул ногой коляску.

– Этот транспорт мне больше не нужен. Идем в комнату, я покажу старые фотографии.

Он бодро поднимался по ступенькам, и молодой человек почувствовал себя Иисусом Христом, исцелившим калеку. Старик прошел в свою комнату, пропахшую старостью, и, покопавшись в древней тумбочке, достал альбом. Из него посыпались пожелтевшие конверты.

– Это письма моей матери родственникам, – пояснил он. – Ваши эксперты могут их изучить. Здесь подробно описана наша жизнь на Урале. – Иван Васильевич покопался в альбоме и выудил две фотографии. – Видишь? Здесь написано: «Свердловск». Это мы с другом и матерью. Фотографии, полагаю, тоже можно отдать на экспертизу. Ну, и твой друг следователь должен подтвердить документами, что моя семья там проживала.

– Где журналист? – В дом, как вихрь, влетел Бутаков и, увидев Виталия, успокоился и обратился к Пальцеву: – И зачем нужен был этот спектакль?

– О том я все рассказал ему, – Иван Васильевич кивнул на Рубанова, смущенно переминавшегося с ноги на ногу. – Он меня раскусил – что ж, на здоровье. Варька ему должна в ноги упасть, освободил ее из кабалы.

– Что здесь произошло? – осведомился следователь, и журналист вкратце изложил ему историю старика.

– Это правда? – Бутаков перевел взгляд на застывшую в углу Варвару. – Правда, что вы способствовали смерти свекрови?

Она начала всхлипывать, потом зарыдала в голос, мотая простоволосой головой.

– Как бы там ни было, это теперь не докажешь, – сокрушенно заметил Александр. – Да и в его действиях нет состава преступления. А что касается твоего дела, брат… Пальцев – не твой клиент. Пришли материалы, запрос на которые я делал несколько дней назад. Он действительно в период войны жил на Урале.

– Я уже понял. – Виталий понурил голову и пошел к выходу, не попрощавшись с невесткой и свекром: оба были ему противны. На улице посвежело, заморосил дождик. Рубанову стало грустно. Рухнула его версия, такая красивая и подходящая. Теперь подозреваемых не было. Внезапно захотелось излить кому-нибудь душу, человеку, который понял бы его и помог, хотя бы добрым словом. Рубанов присел на скамейку, из которой чьи-то «заботливые» руки выдрали почти все доски, оставив только одну, чтобы уставшие прохожие качались на ней, как попугаи на жердочке, и неожиданно для себя набрал Аллу. Девушка ответила сразу, будто ждала его звонка:

– Это ты, Виталик? Как твоя командировка?

– А ты знаешь, в чем она заключалась? – внезапно спросил журналист.

– Нет, – отозвалась она. – Я пыталась расспросить Симакова, но он только загадочно улыбался.

– Я не хотел, чтобы кто-то знал о ней, – пояснил молодой человек, – но тебе можно.

Он рассказал ей все, начиная со знакомства с Пахомовым и заканчивая сегодняшними событиями. Девушка только горестно вздыхала, не перебивая. Когда журналист окончил свое повествование, Алла робко вставила:

– А почему ты решил, что у тебя больше нет подозреваемых?

– Да потому, что остался один Боровой, который никак не подходит на роль убийцы, – буркнул Виталий. – Сама понимаешь, ветеран войны, сын полка… Уважаемый человек.

– Я бы согласилась с тобой, если бы не одно «но». – Алла сделала паузу. – Когда-то, еще в студенческие годы, мне пришлось писать статью о сыне полка, который добивался льгот, положенных ветеранам войны. Тебе известно, что их приравнивают к ветеранам?

– Иначе и быть не может, – ответил Виталий, пока не догадываясь, к чему она клонит.

– Этому человеку тоже не хотели давать льготы, – продолжила Алла. – Видишь ли, статус сына полка нужно доказать. Это сложно, но возможно. И герой моей статьи смог. Правда, пришлось задействовать многие инстанции, но после статьи они сами пошли ему навстречу. Ты понимаешь, к чему я веду? Твой Боровой свободно мог получить квартиру, если бы доказал свой статус. Однако он не стал этого делать. Спрашивается, почему? Вероятно, потому, что он никакой не сын полка.

Виталий вздрогнул, почувствовав, как по телу разливается холод. После рассуждений Аллы все встало на свои места.

– Господи, – прошептал он, – как же я сразу не подумал! Спасибо тебе, я перезвоню.

– Будь осторожен! – напутствовала девушка, но Рубанов ее уже не слышал. Сунув телефон в карман, он на негнущихся ногах пошел к гостинице. Нужно было хорошо обдумать, как завтра, да, завтра – сегодня у него не осталось сил – предъявить обвинение старику Боровому. Да, на голову его внука падет позор, но он выстоит ради школы, ради своих учеников. Еле дойдя до гостиницы, спотыкаясь, Виталий поднялся в номер и, дернув за ручку двери, с ужасом заметил, что она открыта. Он нерешительно потоптался на пороге, но дверь распахнулась, и чья-то сильная рука затянула его в комнату. При свете тусклого бра, висевшего у кровати, журналист разглядел Петра Борового. Странно, он уже не выглядел лощеным директором школы, скорее бледным и испуганным, видавшим виды, загнанным в угол.

– Ты знаешь, зачем я здесь? – прошептал он зловеще. – Только не надо делать удивленный вид. Мне стало известно про Пальцева. Следовательно, теперь ты будешь копать под моего деда.

Рубанов хотел все отрицать, чтобы не спугнуть зверя, но не мог: слова застряли у него в горле.

– Ты совершенно прав, подозревая деда, – продолжал Боровой, сверкая воспаленными глазами. – Он Сергей Потапов, ребенок-предатель. Видишь ли, я сам не знал до того момента, когда Островский пригласил меня к себе и заявил, что деду не видать квартиры, как своих ушей. Он сказал, что навел справки и выяснил, что дед никакой не Боровой. Он присвоил себе имя и фамилию погибшего мальчика, настоящего связного партизан. Тогда, во время войны, никто не стал проверять его документы, да их и не было, ему выдали новые. Но сейчас наши власти по этим вопросам работают четко. Островский показал фото настоящего Борового, ни капли не похожего на моего деда: видишь ли, у него сохранился один довоенный снимок с отцом и матерью. – Директор вздохнул. – Зато дед как две капли воды походил на предателя из Локотии Сергея Потапова. На него. – Он достал из кармана медальон, тот самый медальон Таньки-пулеметчицы, и раскрыл его. – Одно лицо. Я не имел представления, что такая фотография оказалась и в архиве: ее передал бывший начальник Локотской тюрьмы.