Мария Воронова - Когда убьют – тогда и приходите [litres]

– Давайте чемпионат все-таки досмотрим.

Ордынцев весь день носился по больнице как безумный. Неопытный дежурант госпитализировал уйму народу не по профилю, и теперь следовало раздать этих пациентов кого на терапию, кого невропатологам, а одного в урологию, потому что молодой специалист умудрился перепутать остеохондроз с почечной коликой. Отделения были и так переполнены, заведующие забирали больных неохотно, предлагали Ордынцеву вспомнить клятву Гиппократа, взять учебник и лечить всех, кого ему послал бог в своей великой милости.

Как только он решил эту проблему и сел за стол проверять истории, так ожил телефон и не умолкал до конца рабочего дня.

Первым позвонил профессор, с которым Ордынцев советовался насчет своей конструкции. Ничего интересного наставник не придумал, зато у него родилась идея, что Ордынцеву надо оформить четверть ставки ассистента кафедры и взять группу.

Владимир прикинул. Денег добавится так мало, что он их даже не заметит, а нагрузка мощная. Это же надо готовиться к занятиям, потом таскать студентов по больнице и зорко следить, чтобы они никого не отправили на тот свет от сильной жажды знаний. Ребята разные, и группы разные, с кем-то приятно работать, но попадаются такие дубины, что с трудом верится в то, что они действительно дураки, а не притворяются. И хамы бывают, и просто наглые и шумные. А он человек мягкий, не обладает грозной силой Гортензии Андреевны, чтобы один раз посмотреть, и никто пикнуть не смел. Да и вообще он на рабочем месте не скучает.

С другой стороны, четверть ставки на кафедре – это он уже считай одной лапой зацепился за науку. Может, получится не просто соискательство оформить, а поступить в заочную аспирантуру, а там как пойдет.

Тут его размышления были прерваны звонком сына, который сообщал, что сегодня родительское собрание.

– Опять краснеть, – вздохнул Ордынцев. – А ты откуда звонишь?

– Из автомата на углу.

– Ты оделся?

– Естественно.

– Ладно, будем считать, что я тебе поверил. Беги обратно в школу, я буду.

Не успел положить трубку, как позвонил Иван Кузьмич с радостной новостью, что детали конструкции готовы. У Ордынцева мелькнула идея отправить деда на родительское собрание, но это было бы, конечно, наглостью, и так Иван Кузьмич проводит с внуком больше времени, чем родной отец.

Что ж, придется принимать удар на себя… Он ведь так и не взял под свой контроль учебу сына. Каждый вечер собирался, и всякий раз что-то отвлекало. Точнее, неудобно было проверять, будто он не верит собственному ребенку. И у них в семье так было заведено, что каждый справляется на своем участке. Костя с трех лет говорил: «Я хожу в детский сад и работаю там малышом», а потом пошел в школу и стал работать учеником, так что ж теперь, лишать его островка самостоятельности? Приучать, что все важное в жизни делается не в охотку, а из-под палки? Да ну, лучше он на родительском собрании лишний раз от стыда сгорит.

Какие-то тонкие нюансы политики и этикета требовали, чтобы Ордынцев заехал к тестю на завод, где на проходной произошла передача конструкции, а коллектив убедился, что Иван Кузьмич не какой-то там презренный несун, а действует строго в интересах науки.

Ордынцев забрал холщовый мешок, полный гаечек, пластинок и штырей (на всякий случай тесть выточил несколько экземпляров разного размера), и, позвякивая будущим прорывом в травматологии, поехал в школу.

Дорогой он сообразил, что ответить профессору. Если поймет, что идея его жизнеспособна, то возьмет группу, а нет, так и смысла нет.

На собрании он предусмотрительно сел за последнюю парту, но Гортензия Андреевна говорила о других детях, в частности о круглой отличнице Олечке Вернер, которая совсем перестала стараться. Ордынцев сам удивился, с каким злорадством услышал эту новость.

– Что же делать, Гортензия Андреевна, – воскликнула Олина мама, такая же прилизанная, как сама Оля. – Я уж не знаю, как на нее воздействовать…

Учительница молча прошлась между рядами.

– Как воздействовать? – вдруг сказала она таким мягким тоном, какого Ордынцев еще от нее не слышал. – Знаете, воспитывать должны воспитатели, а первая задача родителей – любить. Просто любите ваших детей такими, какие они есть. Мы пытаемся исхитриться, найти инструменты, чтобы сделать их такими, как нам хочется, но только простые вещи работают по-настоящему. Обнимайте вашего ребенка и говорите, что вы его любите, каждое утро и каждый вечер, и не важно, как он себя вел и какую отметку получил.

– Но ведь так они нам на шею сядут! – фыркнула Олина мама.

– Так а где им еще сидеть, пока не вырастут? – засмеялся Ордынцев, и тут же указка ударилась об его парту. Он замолчал.

– Любовь и вседозволенность – это разные вещи, так же как эгоизм и самостоятельность. Не надо их путать. Помните пословицу: «Первый раз прощается, второй раз запрещается, а третий раз не допустим вас»? Если ребенок вам соврал, не вешайте сразу на него ярлык лгунишки, а спокойно объясните, что лгать нехорошо. Вот товарищ Ордынцев…

Гортензия Андреевна направила на него указку, Ордынцев на всякий случай приосанился.

– Костя писал как курица лапой, но Владимир Вениаминович наплевал на мои рекомендации поговорить с ребенком, разве что сказал ему, что старая дура придирается, а сын пусть пишет как может…

– Гортензия Андреевна, ну что вы! Не было такого!

– Допустим, но суть не в этом. Важен результат – Костя стал более прилежным, и тетрадки его еще не радуют глаз, но уже не вызывают содрогания.

– Так что ж мне, просто смотреть, как мой ребенок скатывается на тройки?

Учительница резко повернулась к Олиной маме:

– Слушайте, дамочка, а вам не кажется, что вы слишком привередливы? У вас хорошая здоровая и красивая девочка, другие женщины глаз бы отдали за такое счастье, а вы страдаете из-за того только, что есть риск, что она не будет круглой отличницей.

– В нашей семье все оканчивали школу с золотой медалью!

– И вы уверены, что она стоит разрушенной психики вашего ребенка? Еще раз говорю: любите своих детей, хотя бы потому что жизнь – очень хрупкая штука. Все меняется в одну секунду, и вещи, составлявшие цель вашей жизни, вдруг перестают иметь всякое значение. Поверьте, дорогие мои, если случается самая страшная трагедия, и родители теряют ребенка, они жалеют не о том, что он получал тройки, а о том, что лишний раз его не обняли. Каждая ссора, каждая обида сочатся из сердца страшным ядом. И даже если все в порядке, все живы и здоровы, время идет, и через пятнадцать лет никто не вспомнит, что у вашего ребенка было по математике, и значения это абсолютно никакого иметь не будет, а детские обиды сохраняются на всю жизнь. Не обижайте своих детей, ведь научить их быть честными, храбрыми и добрыми гораздо проще любя, чем унижая, а насчет строгости не беспокойтесь. Я обеспечу ее столько, сколько нужно, и даже чуть сверх того.