Мария Воронова - Когда убьют – тогда и приходите [litres]

Крикнув Ирине, чтобы выключила газ, Кирилл помчался в булочную за чем-нибудь к чаю.

Гортензия Андреевна вышла из комнаты Егора, процедила, что он замечательный мальчик, и Ирина поняла, что не сможет отказаться от сотрудничества, каким бы опасным или идиотским оно ни обернулось.

– Я только должна обо всем рассказать мужу.

– Справедливо.

Дети спали, а они все сидели на кухне, обсуждая план действий. Гортензия Андреевна склонялась к мысли, что Малиновский попал в больницу случайно в качестве пациента. Точнее сказать, то был не случай, а возмездие, которое рано или поздно настигает предателей.

– Странное какое-то возмездие, ударившее по своему же орудию, – усмехнулся Кирилл.

– Просто Любови Петровне следовало сразу сообщить о своих подозрениях куда следует.

– И оказаться на соседней койке с Глодовым, – фыркнула Ирина.

– Я бы так точно решил, что старушка ку-ку.

Кирилл засмеялся, но Гортензия Андреевна взглянула так, что он мгновенно замолчал.

Чайник закипал, лампа, низко висевшая над обеденным столом, с плетеной корзинкой вместо абажура, светила мягко, как огонь в камине.

Немножко пахло рижским бальзамом и свежими булочками, рядом сидел муж, простое мещанское счастье, о каком она мечтала, став взрослой. И вот, пожалуйста, стоило ей его добиться, после долгих лет пинков судьбы и собственных ошибок пристать к спокойному берегу, как появляется Гортензия Андреевна и тянет ее в детские мечты о подвигах.

Выходи, Ира, бросай все, давай в шпионов поиграем!

Первым делом надо добыть списки поступивших в день гибели Красильниковой, причем не только в травму, но и в другие отделения. В приемном покое еще ведется какой-никакой контроль за входящими, а внутри стационар это единый организм. Отделения, если это не инфекция и не психиатрия, не запираются даже на ночь, в десять вечера так уж точно все еще нараспашку.

Огромная больница, за сутки поступает больше ста человек, и как минимум треть, а то и половина окажутся подходящими по возрасту, ведь старики болеют чаще молодых. Из них можно будет исключить только женщин и тяжелых, потому что даже самый разнемецкий шпион не способен придушить человека, сам находясь в остром периоде инсульта. По самым оптимистичным данным, человек двадцать у них останется, и как они будут их проверять вдвоем с Гортензией Андреевной? Официальные запросы делать опасно, да и бессмысленно. За сорок лет органы уж зацепились бы, будь там за что зацепиться. Ладно, будем решать задачи по мере поступления. Пока вопрос номер один: как запросить данные из больницы, чтобы не вызвать подозрений? Можно ли обратиться к Ордынцеву? Вроде бы старушка больше его не подозревает. Убивать Любовь Петровну у него мотивов нет, а для шпиона он по возрасту не подходит. Его связь с Михальчуком тоже объясняется через Красильникову. Она устроила своего старого приятеля в больницу, а там уж два энтузиаста нашли общий язык. Пожалуй, во всей этой шизофренической ситуации подозревать Ордынцева особенно глупо, ну а, с другой стороны, психовать так психовать! Если чутье подсказывает не связываться с ним, то и не надо.

Соблазн велик. Позвонить прямо сейчас, и завтра утром список будет у них перед глазами. Владимир Вениаминович не откажет первой учительнице сына и судье, которая его оправдала.

Ордынцев кажется хорошим и порядочным человеком, и почти на сто процентов именно такой и есть, только внутренний голос шепчет: не надо ни о чем его просить.

Ирина принесла из коридора записную книжку. Буквы на срезе давно уже стерлись, странички обтрепались, некоторые номера остались без последних цифр, приходится или вспоминать, или прозванивать наугад.

На букве «Г» почти не оставалось свободного места, поэтому телефон Гарафеева она записала поперек страницы возле корешка и с большим трудом его теперь расшифровала.

Он врач и лучше всех знает, как добыть информацию по больнице без лишнего шума.

Игорь Иванович сразу ее узнал, судя по голосу, обрадовался и на предложение встретиться согласился подъехать прямо сейчас. Надо, значит надо, и ничего, что поздно, ведь они с женой как раз приобрели машину, и лишний раз прокатиться ему только на пользу пойдет.

Ирина рассказала Гортензии Андреевне, что это ее бывший заседатель, врач, и, во-первых, ему можно доверять, а во-вторых, суть дела раскрывать не обязательно.

– Может, все-таки в милицию? – спросил Кирилл. – И не потому что я боюсь, просто не люблю самодеятельности ни в какой форме.

– А группа твоя это что, не самодеятельность?

Кирилл засмеялся:

– Потому и не люблю. Ну вычислите вы его и что дальше?

– Будет с чем идти в органы.

– Но если вы думаете, что сейчас не станут слушать, почему послушают тогда?

– Кирилл, сейчас мы действуем вслепую, и даже самые компетентные специалисты будут действовать точно так же, и это ставит под угрозу жизнь Кати. Но если у нас появится реальный подозреваемый, то я смогу контролировать ситуацию и защитить девочку, понимаете?

– Ну если так все серьезно, она может у нас пока пожить, правда, Ир?

– Конечно. Комната есть.

– А в институт и на работу вы будете ее водить?

– Тут сложнее.

– Вот именно. Нет, мерзавец наверняка приглядывает за девочкой, поэтому жизнь ее должна идти совершенно как обычно, чтобы его не насторожить. И мы будем тихими как мышки, но в конце концов я выведу предателя на чистую воду.

– Столько лет прошло… Он уж, наверное, сам не верит, что был немецким агентом.

– Слышала я такие оправдания, – сухо сказала Гортензия Андреевна, – мол, оступился, дал слабину, но искупил потом честной жизнью. А те, кто погиб из-за тебя, им как быть? И другие оправдания слыхала. Ах, я такой весь русский дворянин, воевал не против России, а против проклятых большевиков за веру, царя и отечество. Но убивал-то ты не большевиков, а женщин, детей и стариков, а если попадал на фронт, то братьев своих бил. Предательство всегда предательство, в какие одежды его ни наряжай. Знаете, ребята, я только один раз… Нет, не сочувствовала предателю, но какая-то искорка сомнения возникла, хотя этот офицер нанес нашему флоту колоссальный урон. Это был, безусловно, одаренный разведчик, служивший в штабе Черноморского флота. Когда наши войска оставили Севастополь, он мог эвакуироваться с последним самолетом, но уступил свое место раненым бойцам, остался на тридцать пятой батарее, оборонялся до последнего, но силы были не равны, солдаты взорвали батарею и отошли на мыс Херсонес. Страшные часы провели они там, из последних сил сдерживая натиск немцев, ждали, что за ними придут, а дождались только смерти и плена. Командование не захотело рисковать кораблями и бросило своих солдат. Потом этого офицера предали его товарищи, сообщив немцам, кто он такой и каким объемом секретных сведений обладает, но и тогда он не сдался. Его месяц держали в карцере, но согласился он на сотрудничество только тогда, когда перед ним стали расстреливать матросов, одного за другим. Будешь говорить? Нет? Выстрел. Снова нет? Снова выстрел. Тут мало у кого духу бы хватило. Ну он и рассказал… Наверное, понимал, что своим признанием губит больше жизней, но когда тебе в лицо летят чужие мозги, становится не до арифметики.